Всех люблю на свете я…
Петя появился на свет 5 (17) февраля 1867 года и был настоящим «маменькиным» сыночком. В этом едины и его популяризаторы, и его хулители. Мол, мальчишка рос ласковым, восприимчивым и тонко чувствующим прекрасное. А еще мечтал он очень поймать момент для подвига, как когда-то это сделала она, его любимая мама. В 19 лет вопреки воле знатных родителей Екатерина Яковлевна Шмидт, тогда именовавшаяся баронессой фон Вагнер прибыла в осажденный Севастополь, чтобы там «в трехстах шагах от поля боя» постичь уроки жизни. Она стала сестрой милосердия, отказавшись от титула и приставки «фон», и чувствовала себя героиней, настоящей Жанной д’Арк. Не меньше. Героиней она ощущала себя и потом, когда открыто поддерживала идеи Белинского и Чернышевского. Иначе жить она не могла, рутина была не для нее. В своих дневниках Петр Петрович Шмидт-младший оставил такую запись: «Если мне удалось совершить в жизни что-либо, то лишь благодаря влиянию моей матери».
И Петр Петрович не покривил душой.
В детстве он, казалось, не имел ровным счетом ничего общего с суровым отцом, контр-адмиралом Петром Петровичем, начальником Бердянского порта, ветераном Севастопольской обороны, некогда сражавшимся на Малаховом кургане, человеком весьма весомым в военных и правительственных кругах. И уж тем более у юного идеалиста не имелось точек соприкосновения с еще более весомым дядей и крестным отцом в одном лице Владимиром Петровичем, полным адмиралом, членом Адмиралтейств-совета, сенатором, кавалером многих российских орденов. Шмидты-старшие были реалисты, не говорили, а делали, не мечтали, а созидали. Для них подвигом являлось ежедневное, ежесекундное служение царю и Отечеству. Он же смотрел в другую сторону. По крайней мере, именно так утверждали в созданной в советские годы литературе о Шмидте.
В частности, в документальной повести Г. Самолиса «Лейтенант Шмидт» читаем: «Осенью 1874 года в Одессе Петя вместе с матерью ехал в пролетке. Неожиданно возница остановил лошадей. Шмидт увидел молодых людей, которые в плотном кольце жандармов и полицейских переходили дорогу. Несмотря на такое окружение, они, показалось мальчику, шли бодро, с подчеркнутым достоинством.
- Желябов! - услышал Шмидт чей-то звонкий голос. - Андрей! Запевай…
И вдруг над полем, садами, лиманами в сторону открытого моря полилась душевная русская песня. Как это было красиво!
- Кто они, мама? - шепнул Шмидт.
- Заключенные, - ответила она, прижимая к себе голову сына. - Народники. Это добрые и честные люди…»
Народники действительно отвергали насилие и ведущей силой в истории провозглашали интеллигенцию с ее критическим мышлением. В описываемое время они являлись эдаким крестьянским культпросветом. Но в данном случае, судя по упомянутой фамилии Желябов, речь идет о других народниках, революционных, народовольцах. Именно этими «добрыми и честными людьми» было совершено пять покушений на Александра II, вошедшего в историю как «освободитель» и «великий реформатор» (именно он отменил крепостное право, провел финансовую и другие реформы). Во время последнего покушения 1 марта 1881 года император получил смертельное ранение. И организатором этого убийства был «певец» из повести Андрей Иванович Желябов. Правда, случилось это позже. В 1874 году Желябова арестовывали по делу некоего Петра Макаревича, но почти сразу отпустили под залог.
Вот такое воспитание и такая весьма сомнительная «документальность».
Ад для идеалиста
В 10 лет Петя потерял любимую маму. И отец всерьез взялся за воспитание отпрыска. Хотя, как показали дальнейшие события, спохватился он поздновато.
Итак, в 1880 году Шмидт-младший оказался в Петербургском морском училище. Отец верил, что военная муштра выбьет из его чада кислую шерсть либерализма, видел в будущей карьере морского офицера его путь к спасению. Но не тут-то было. Несостоятельность предпринятого отцом шага становится очевидной, когда читаешь строки из письма Петра Шмидта Евгении Тилло: «…Я пребываю у хладных невских берегов, в туманном Петербурге. Вернее сказать, безвыходно живу в разлюбезном здании училища. Необычайная злость овладевает мною!.. Представьте себе идеалиста, да еще вдобавок молодого, который верит в существование хорошего и чистого на нашей земле… И вот наш идеалист попадает в среду полнейшего разврата и грубой глупости. На каждом шагу он видит пошлое надругательство над всем, что свято для него. Он видит очень много совсем еще молодых, но уже испорченных до крайности людей. Каково же его состояние?.. Я кляну своих старших товарищей, порою просто ненавижу их. Я кляну судьбу, что она бросила меня в среду, где я не могу устроить свою жизнь, как хочу…»
Влияние Достоевского и Толстого
Как ни странно, из всего сказанного и написанного о Шмидте наиболее точной характеристикой его истинного таланта стала фраза, прозвучавшая в удостоенном Госпремии СССР фильме режиссера Станислава Ростоцкого «Доживем до понедельника» (1968 г.). Учитель истории Илья Семенович Мельников в исполнении Вячеслава Тихонова говорит школьникам следующее: «Главный его (Шмидта) дар - это ощущать чужое страдание более остро, чем свое. Именно этот дар рождает бунтарей и поэтов».
Шмидт считал, что уже сумел отыскать путь к спасению себя и других. И путь этот именно в сострадании. Потому настоящим авторитетом Петр признал не сухаря-отца, а Федора Михайловича Достоевского с его «Преступлением и наказанием». Роман Льва Толстого «Воскресение» с той же идеей спасения падшей женщины через доверие и любовь появился на несколько лет позже, чем Петр Шмидт, выпускник морского училища, воплотил оную в жизнь. Да, идея прям-таки витала в воздухе и, что называется, была на хайпе. Разница состояла лишь в том, что Достоевский и Толстой творили потенциальное светлое будущее заблудших душ на бумаге, а Шмидт-младший - в собственной жизни.
Итак, как-то раз в одном из столичных ресторанов двадцатилетний Петя познакомился с представительницей древнейшей профессии Домникией (по другим источникам - Доминикой) Гавриловной Павловой. Много лет спустя он вспоминал: «Она была моих лет. Жаль мне ее стало невыносимо. И я решил спасти. Пошел в банк, у меня там было 12 тысяч, взял эти деньги и все отдал ей. На другой день, увидев, как много душевной грубости в ней, понял: отдать тут нужно не только деньги, а всего себя. Чтобы вытащить ее из трясины, решил жениться...» Достоевщина чистой воды.
Брак морского офицера с жрицей любви в кругу близких и знакомых Петра Шмидта был воспринят в штыки. Отец, лишившись последних иллюзий относительно сына, проклял его и умер. Этот достойный человек до гробовой доски не хотел признавать, что сам виноват в том, что отпрыск восстал против его слишком давящего на психику авторитета, виноват в том, что своим повторным браком окончательно оттолкнул от себя первенца, виноват в том, что не признавал в сыне личность, а придумал для себя совсем другого мальчика, послушного и удобного. Да, склонность к самообману - жестокая вещь. И именно эта, унаследованная от отца черта и стала для Шмидта-младшего проклятием, его черной меткой.
План спасения Домникии, вопреки высокодуховным литературным инструкциям, не удался. Через год после свадьбы она родила сына, которого Петр Петрович назвал Евгением в честь уже упомянутой подруги юношеских лет Евгении Тилло. Возможно, именно этот факт вызвал возмущение Домникии, а может просто по старой привычке, но она опять ударилась в загулы.
Евгений Шмидт, который благодаря «счастливому детству» навсегда остался заикой, писал спустя многие годы: «Мать моя была настолько ужасна, что приходится поражаться нечеловеческому терпению и воистину ангельской доброте моего отца, вынесшего на своих плечах 17-летнее каторжное ярмо семейного ада».
С такой «боевой подругой», как Домникия, карьера Шмидта, понятно, не задалась. Но, честно говоря, не очень и хотелось. Он много раз, - и добровольно, и принудительно, - уходил с флота, но затем снова и снова возвращался на службу. Восстанавливаться на флоте помогал, конечно, дядя. Но, по всей видимости, у Петра были и свои (личные или во имя всеобщего блага) скрытые причины. Некоторые исследователи настаивают, что у Петра Петровича с головой была полнейшая беда, мол, ему рекомендовали обратиться к психиатрам и, более того, он к этим рекомендациям прислушался. Однако существует и другая версия. Согласно ей, Петр Петрович переступал через свое внутреннее «я» и неизменно возвращался на флот, поскольку «некие лица» обязали его вести просветительскую работу среди матросов, то бишь исподволь готовить их к вооруженному восстанию.
И неизвестно, сколько бы времени продолжалось шмидтово туда-обратно, если бы в Петербурге не начались революционные брожения, а Шмидта не обвинили бы в растрате корабельной казны. Связаны ли эти события? Посмертные пиарщики лейтенанта утверждают, что те тысячи, что пропали на миноносце-253, были потрачены на революцию. Сам же Шмидт перед лицом военного трибунала утверждал, что просто потерял их. Однако в письмах из Севастополя, куда привело его дело о растрате средств, он был более откровенен: «Я в Севастополе, делаю больше, чем две социалистические партии вместе» и «Всё, что я делаю, - это не упорная борьба, а фейерверк, способный осветить другим дорогу, но который медленно потухает». Шмидт давно придумал, как должно жить: обрести ореол мученика и взойти на свою личную Голгофу. «Умирать в борьбе легко - это потребность», - напишет он.
Яркая фигура театра теней
Еще в августе 1905 года император Николай II подписал манифест о созыве Государственной думы. В октябре - манифест о даровании свобод. В это же время Севастополь получил и Шмидта. Офицер, от которого, как считалось, было больше проблем, нежели пользы, почувствовал, что наступил его звездный час.
Большинство исследователей почему-то утверждают, что возглавить народные волнения Шмидт решил, так сказать, экспромтом, по велению души. Еще часть историков попросту опускают причины, побудившие Петра Шмидта в одночасье стать народным трибуном. Но, если вспомнить, что, по одной из версий, Шмидт украл 3 тыс. руб. «на революцию», а потом врал, что всё вышло само собой (мол, потерял), и связать эти события с его революционной активностью в Севастополе, то за спиной лейтенанта внезапно начинает маячить фигура покрупнее. Кто за ним стоял? Не ясно. Зато ясно другое. Шмидт не был одиночкой. Романтик стал одним из винтиков в грандиозном действе, призванном поставить великую страну на колени. Хотя Петр Петрович, как и полагается романтику, думал, что всё обстоит с точностью до наоборот, то бишь что он избран, чтобы поднять Россию с колен. Ошибался. Его опять использовали. Впрочем, как всегда.
После обнародования манифеста все почувствовали, что грядут серьезные перемены. Шел ноябрь. Горожане и матросы всё чаще собирались в центре города на митинги под бодрящие звуки Марсельезы и внимательно слушали пламенного оратора Петра Шмидта. Казалось, он успевал везде. Само собой был он и среди толпы, которая внезапно пошла на штурм местной тюрьмы, требуя освободить политзаключенных. Но по сигналу тревоги прибыл караул и открыл огонь. По разным сведениям, от 4 до 8 человек были убиты, 40 - ранены.
Расстрел этой «мирной демонстрации» вдохновил Шмидта на написание настоящего реквиема, лейтмотивом которого стала клятва бороться до конца, а местом исполнения - похороны «невинно убиенных». Правда, с демагогией в этот раз Шмидт несколько переусердствовал - возбужденная его горячими призывами толпа вышла из-под всяческого контроля и чуть не задавила своего вдохновителя. Так всё могло бы и кончиться. Но, увы, это было всего лишь начало…
Жить Шмидту оставалось совсем недолго. Но за незначительный промежуток времени (меньше одного дня) он успел сделать головокружительную карьеру, превратившись из опозорившего честь мундира офицера в отставке в командующего Черноморским флотом.
Правда, в командующие он произвел себя сам. Изначально от него требовался лишь совет, как от офицера и революционера в одном лице. Именно за советом к нему прибыли делегаты крейсера «Очаков». Саботаж на судне привел к тому, что его покинули все офицеры. А матросы хоть и спровоцировали данную ситуацию, но готовы к ней явно не были. Потому и нужен был старший товарищ, «революционный офицер». Матросы хотели не многого (улучшения условий быта и службы, увеличения выплат и т.д.), Шмидт - всё. Свои амбиции он попытался вложить в головы явившихся к нему на квартиру делегатов. Но после их ухода, верный принципу «хочешь сделать хорошо - делай сам», облачился в мундир капитана 2-го ранга и устремился на бесхозный «Очаков». На пристани он приказал вахтенным доставить его на «Очаков», поскольку собранием команд он назначен капитаном, а прибыв на борт корабля, заявил, что по просьбе общего собрания депутатов принял на себя командование всем Черноморским флотом.
На этот раз Шмидт четко знал, чего желать. Он заявил, что захват Севастополя с его арсеналами и складами лишь первый шаг и, сделав его, имело смысл продолжать путь - идти к Перекопу и выстроить там артиллерийские батареи, перекрыть ими дорогу в Крым и тем самым отделить полуостров от России. Далее он намеревался двинуть Черноморский флот на Одессу, высадить десант и взять власть на юге Украины. В результате планировалось создать «Южнорусскую социалистическую республику», во главе которой Шмидт, само собой, видел себя.
Это было уже слишком. Стоило вспомнить «Сказку о золотой рыбке». Нельзя хотеть слишком многого…
За чертой
Петр Шмидт остался у разбитого корыта. После разгрома мятежников в плену оказались две тысячи поверивших Шмидту людей. «Очаков» горел в течение двух суток, а затем буксиры отвели его вглубь бухты, к устью Черной речки. Руководителям мятежа - лейтенант П.П. Шмидт, кондуктор С.П. Частник, комендор Н.Г. Антоненко и машинист 2-й статьи А.И. Гладков 20 февраля 1906-го военный суд вынес смертный приговор, и уже 6 (19) марта они были расстреляны на острове Березань.
Но путь мятежного офицера на этом не закончился. В мае 1917 года по приказу командующего Черноморским флотом вице-адмирала А. В. Колчака останки Шмидта и расстрелянных вместе с ним матросов были в ускоренном порядке перевезены в Севастополь, где в Покровском соборе состоялось их временное захоронение. Сделал это Колчак не ради Шмидта и увековечивания его памяти, а чтобы сбить накал революционных страстей на Черноморском флоте и окончательно пресечь все разговоры на тему эксгумации останков адмиралов, погибших во время Крымской войны и покоившихся во Владимирском соборе Севастополя. Военный и морской министр А.Ф.Керенский, совершая поездку на Юго-западный фронт и посетив Севастополь, торжественно возложил в соборе на гроб лейтенанта Шмидта венок и Георгиевский крест. 14 ноября 1923 года Шмидт с товарищами был перезахоронен в Севастополе на городском кладбище Коммунаров.
Теперь всё было почти, как он хотел. Из своего рода духовного завещания, изложенного Шмидтом в письме сестре: «После казни прошу: настоять через печать и всеми средствами, чтобы тело мое было выдано для погребения севастопольскими рабочими…»
А на месте гибели Шмидта, на острове Березань, уже в советское время, в августе 1968 года, торжественно открыли обелиск в память о герое. Каким-то чудом без электричества и применения спецтехники смонтировали грандиознейший монумент из трех 15-метровых плит в форме паруса. Впоследствии сооружение признали совершенно бесполезным объектом и перестали за ним следить. Зато памятник этот никогда не переставали называть романтичным и знаковым. Такой, в сущности, и была судьба человека, в честь которого его воздвигли.
