Первый Грин комом
Сашка Гриневский с детства был Грином. Доподлинно известно, одной из его детских кличек была «Грин-блин», которая в подростковые годы трансформировалась в просто «Грин». Лаконично, но малооригинально. Детям простительно. Ведь «ну, какой с них спрос?» Со взрослыми всё сложнее. У зрелых людей игры посложнее. А Александр Гриневский связей с детством терять не хотел. Ему больше импонировало оставаться вечным подростком.
Рассказывают, что однажды издатель, у которого должен был печататься один из первых рассказов Александра Степановича «Апельсины», спросил у автора, как он будет подписывать свои произведения. На этот вопрос молодой литератор пылко ответил - «Лиловый дракон». Издатель расхохотался ему в лицо и сказал, что такой псевдоним совсем не годится. Тогда Александр Степанович, ничтоже сумняшеся, быстро сориентировался и перекрасился в зеленый, то бишь взял первую половину своей настоящей фамилии, вспомнив, как его звали однокашники.
Возможно, кто-то спросит: «А зачем вообще псевдоним? Неужели нельзя взять на себя всю полноту ответственности и издавать собственные опусы под собственной же фамилией?» Оказывается, нельзя. Вернее можно, но не всегда.
В случае с Александром Степановичем прежде всего стоит вспомнить о том, что к началу своей литературной карьеры быть Гриневским он попросту не мог. За пропагандистскую деятельность в Севастополе Гриневский поплатился тюрьмой и ссылкой. После освобождения из севастопольского каземата уехал в Петербург, но там вскоре опять загремел в кутузку. Его сослали на четыре года в г. Туринск Тобольской губернии. Он сбежал, добрался до родной Вятки, где отец достал ему паспорт недавно умершего в больнице «личного почетного гражданина» А. А. Мальгинова. Гриневский умер, Мальгинов ожил, а писателем стал третий - Грин.
Подпись «А. С. Грин» (именно так с видоизмененной фамилией и двумя реальными инициалами) впервые появилась в 1907 году под рассказом «Случай». Правда, вскоре Александр Степанович узнал, что существует другой литератор, подписывающий свои произведения практически также как он - «А. Грин». Речь идет об известной американской писательнице Анне Кэтрин Грин (1846–1935), впервые использовавшей для своих романов название «детектив». В то время как Александр Степанович только еще начал взбираться на литературный олимп, ее же уже охотно переводили на русский. И потому, увы, случались недоразумения, так или иначе влияющие на публичный имидж Грина-Гриневского. Еще сильнее по репутации Александра Степановича ударило появление в Одессе графомана А. Грина, беззастенчиво кроившего пьески из чужих произведений.
Два в одном
Но, как бы там ни было, вскоре Александр Степанович иначе как Грином себя и не идентифицировал. Причем в данном случае речь идет не только и не столько о подписи под литературными творениями. Александр Степанович каялся: «Я чувствую себя только Грином, и мне странным кажется, когда кто-либо говорит: Гриневский. Это кто-то чужой мне».
Близкие писателя знали, что признание в раздвоенности собственной личности Александр Степанович совершил не ради красного словца. К 130-летию со дня рождения писателя в 2010 году была издана книга воспоминаний его первой жены В. П. Калицкой под названием «Моя жизнь с Александром Грином». В своих мемуарах Вера Павловна прямо-таки вскрывает психологию супруга. И совершает целый ряд признаний относительно единства и борьбы противоположностей внутри его личности: «Трагедия Александра Степановича заключалась в том, что он был нацело расколотый человек: „Я, в котором всегда два“. Поразительно то, как он сам это понимал и как от этого понимания страдал. Эти два жившие в нем были удивительно различны...»; «Я не берусь разобраться в чрезвычайно сложном характере Грина. Прибавлю только, что люди, знавшие его только по книгам и принимавшие за одного из его благородных героев, за Грэя, Галиена Марка и т. д., так же, как и те, кто сталкивался с Александром Степановичем в жизни и отзывался о нем так отрицательно и зло, что приходилось смущаться, были одинаково неправы, так как знали только один из его ликов. А между тем Грин и Гриневский жили в нем нераздельно и неслиянно»; «И в область своего творчества творец Грин не допускал своего двойника, Гриневского, не допускал никакого загрязнения. Область творчества всегда оставалась нетронуто чистой и осталась бы такой, сколько бы лет еще ни прожил Грин, сколько бы вещей он ни написал».
Да, Грин любил придуманный им мир именно за чистоту. Он хотел быть своего рода корректором реальности, которую не воспринимал и не принимал, потому как просто не мог этого сделать. «Отлично зная, как неисправима и словоохотлива жизнь, я с терпеливым мужеством учителя глухонемых преподносил ей примеры законченности и лаконизма», - писал он.
Ментальная кладовая
Возможно, что главная ошибка Грина как раз таки и состояла в том, что, избрав себе роль «учителя глухонемых», он поставил себя вровень с изрекающим непреложные истины пророком. А пророков, как известно, любят низвергать. Менторский тон заставляет задумываться только об одном, о степени безгрешности ментора. И если у такового их не обнаруживается, то их придумывают. И Грину вынесли приговор. Его провозгласили Великим Плагиатором. А он просто черпал из ментальной кладовой.
О ментальном уровне, ментальном пространстве говорил великий Элиот, отвечая на вопрос, где художники и писатели берут свои идеи и сюжеты. Более привычна слуху формулировка «идеи витают в воздухе». И услышать их может любой обладатель дара понимать вселенский язык. Или два обладателя данного дара одновременно. Тут уж как масть ляжет. Так утверждал Грин и апостолы зачатой им литературной религии, когда циники указывали на схожесть сюжетов некоторых гриновских произведений с сюжетами заморского Натаниэля Готорна. Но Грину стоит отдать предпочтение. Почему? По той причине, что именно Грин изложил их понятнее для нас, потому как сделал это по-русски.
Имело место быть и еще одно серьезное обвинение в плагиате. Так, в 20-е годы в прессе была растиражирована история о том, что Грин, ходил матросом "где-то в районе Зурбагана и Сан-Риоля", убил английского капитана и присвоил его рукописи, которые потом переводил на русский и выдавал за свои. Грин историю эту не опровергал, а совсем наоборот - она была процитирована им множество раз в предисловиях к изданиям разных лет. Грин понимал, так проще мистифицировать читателя, так скорее поверят в искренность переданных им эмоций и в правильность пережитого им опыта, того опыта, что позволил выдуманным им героям стать реальнее самого творца.
Справедливости ради стоит добавить, что иногда Грин черпал идеи не в ментальном, а во вполне реальном пространстве, пространстве крымском.
Речь в данном случае идет не о ранних реалистических рассказах писателя, а о гриновской новелле 1917 года «Создание Аспера». На это произведение Грина вдохновил вездесущий Макс Волошин, вернее та самая, задуманная Максом в Коктебеле мистификация с чертом Габриаком и поэтессой Дмитриевой в главных ролях, в результате которой невзрачная хромоножка Елизавета превратилась в таинственную роковую Черубину де Габриак.
В интерпретации Грина финал истории куда более трагичен, чем это было на самом деле: создатель разбойника Аспера завершающим этапом своего творения считает не разоблачение, а смерть придуманного героя. Для этого он позволяет убить себя под маской Аспера. «Умерев, я сольюсь с ним, зная, не в пример прочим не уверенным в значительности своих творений авторам, что Аспер будет жить долго и послужит материалом другим творцам...» - такой итог подводит герой рассказа.
Обсудить то, какой финал на самом деле был предпочтительнее, Грин и Волошин смогли в 1926 году, когда встретились на крымской земле. Правда, к какому выводу они пришли, увы, неведомо. Дмитриева, репутация которой погибла под грузом волошинских инсинуаций, наверняка бы поддержала Грина в его выборе в пользу смерти. Но ее на дружеский диспут не позвали.
Во имя перспектив
В начале 1920-х годов Грин решился наконец приступить к своему первому роману, который назвал «Блистающий мир». Главный герой этого сложного символистского произведения - летающий сверхчеловек Друд, убеждающий людей выбрать вместо ценностей «мира сего» высшие ценности Блистающего мира. В 1924 году роман должен был увидеть свет в Ленинграде. Но, видимо, издатели заранее прониклись идеей романа, и Грин, решившийся в то время по настоянию жены переехать в Крым насовсем, испытал весьма ощутимые денежные затруднения.
Так, редактор журнала «Россия» И. Лежнев писал Грину в Крым 17 июля 1924 года: «Вашу телеграмму получил. Немедленно пошел в „Землю и фабрику“. Там мне разъяснили, что денег Вам с них никаких не причитается. „Алые паруса“ и „Серый автомобиль“ издательством отклонены. Выходит в издании „Земли и фабрики“ „Блистающий мир“, и Вам будут высланы 25 авторских экземпляров... Говорил с Бочаровым. Он нажал на заведующего финансовой частью некоего Кузменко. Говорил я и с Кузменко. Он жаловался на плохие дела, но после настояния моего и Бочарова деньги Вам обещал выслать. „У меня, - говорит, - уже значится в списке неотложных платежей. Сколько сумею, на днях вышлю“. Вот Вам все результаты моих хлопот. Как видите, жидко».
Осенью 1924 года Грин с супругой Ниной все-таки купили жилье в Крыму, в Феодосии, на ул. Галерейной (в настоящее время там расположен Литературно-мемориальный музей А. С. Грина). Для этого им пришлось продать квартиру в Ленинграде. Нина боялась, что иным способом спасти творческого мужа от пьяных питерских кутежей не удастся. Издатели, кстати, благотворное влияние Крыма тоже отмечали, правда, делали это «из эксплуататорских побуждений». Мол, и климат на полуострове благодатен, и вино настолько дешево, что семейного бюджета не подрывает (значит, супруга уже должна быть счастлива), а бодрое настроение, выказываемое писателем в письмах, должно свидетельствовать, что он готов трудиться «во имя будущих перспектив» (то бишь, не особо зацикливаясь на своевременности оплаты своих литературных трудов).
В 1927 году частный издатель Л. В. Вольфсон начал издавать 15-томное собрание сочинений Грина. Однако вышли только 8 томов, после чего Вольфсона арестовало ГПУ. Попытки Грина настоять на выполнении контракта с издательством приводили только к огромным судебным издержкам и, как следствие, разорению. У Грина снова стали повторяться запои. В конце концов семье Грина все же удалось выиграть судебный процесс, но с квартирой в Феодосии пришлось расстаться. И переехать туда, где жизнь была подешевле, в Старый Крым.
Нина Николаевна Грин вспоминала: «В 1930 году, глубокой осенью, мы переезжали в Старый Крым. Александр Степанович пошел пешком с подводами, нагруженными нашим хозяйством. И Кук с ним...» Кук - это собака, которую Александр Степанович еще щенком подобрал в книжной лавке, назвал в честь известного путешественника и очень любил. А потом, в 1931-м, Грин слег, а пес ослеп. И тогда Александр Степанович сделал для любимца то, что не мог сделать для себя - решительно прекратил его мучения. Но свои мучения он пока что прекратить был не в состоянии. Хотя вполне конкретно об этом подумывал.
Без права на пристань
В Старом Крыму супруги не хотели бросаться в глаза, но жителям небольшого городка «молодая светская красавица и ее сурового вида спутник» показались объектами, достойными пристального внимания.
Воспоминания горожан, которым было суждено узнать не склонных к знакомствам Гринов, были опубликованы в литературно-художественном журнале «Новая литература» в статье Веры Кругловой «Нина Грин: без права на пристань». Почему у статьи такое название? Потому что, по сути, она является настоящим обличительным актом по отношению к последней спутнице Грина. «Александр Степанович ушел из жизни раньше, чем старокрымчане успели его узнать. Вдову писателя ждала иная судьба. После кончины мужа она осталась в Старом Крыму, и рядом с крохотным убогим домиком, который Грины приобрели за два месяца до смерти Александра Степановича, вырос просторный особняк - новое жилище Нины Николаевны, построенное за гонорары вновь изданных книг писателя...»
Но не только в корыстолюбии и эксплуатации известного имени обвиняли Нину Грин. Ей вменяли в вину куда более серьезное преступление - то, что во время войны она сотрудничала с оккупационными властями, мол, «добровольно пошла работать переводчицей и редактором провокационной газеты немцев, разъезжала по улицам Старого Крыма на чистокровном жеребце, в амазонке и шляпе с вуалью в сопровождении офицеров рейха, выступала на городской площади с призывами ехать в Германию набраться культуры - так она называла каторжные работы...»
Нину Грин арестовали в Старом Крыму, судили в Симферополе и под конвоем отправили отбывать срок близ реки Печоры, затем в Астрахани.
В Крым она вернулась только через 10 лет, вернулась, чтобы оправдаться перед памятью Грина. Весь остаток жизни, с 1956 по 1970 год, она посвятила созданию Мемориального дома-музея А. С. Грина в их бывшем доме. И у нее получилось.
....В этом году 9 июля обязательно будут отмечать 50-летие открытия Дома-музея А. С. Грина в Феодосии и, конечно же, 23 августа - юбилей самого писателя - 140 лет со дня рождения автора «Алых парусов» и «Блистающего мира».