Всеволод Гаршин - сегодня это имя известно далеко не всем, но при жизни этого писателя и публициста прочили в «выдающиеся классики». Но один из основоположников военной журналистики и социального очерка, увы, не дотянул до литературной канонизации. Правда, не дотянул совсем чуть-чуть, все-таки выдав на-гора произведение, ставшее хрестоматийным - «Лягушка-путешественница». Творчество давалось ему слишком тяжело. «Каждая буква стоила мне капли крови», - писал о себе Всеволод Михайлович. «Его нервы оголились до предела от созерцания несовершенства мира», - высказался о нем литературный критик, красиво обходя поставленный психиатрами диагноз «шизоаффективный психоз». А ведь именно этот недуг, обострившись, толкнул едва достигшего возраста Христа Гаршина в пролет лестницы с четвертого этажа. Но ровно за год до этого рокового путешествия в вечность Всеволод Михайлович вписал свое имя в историю Крыма, исколесив полуостров вдоль и поперек.
«Гаршин одновременно и гуманист, и натуралист. Он интересуется не только человеком, но и природой. Мыслитель нравственных мыслей, идеолог человеческих идей, он - также и естествоиспытатель. <…> Именно от всего этого, от природы, которую Гаршин замечал так наблюдательно и ласково, и шли на него токи успокоения, целительная ясность и тишина. Они не могли внести в его сердце полной гармонии, совсем утешить и утишить его; но если жгучую проблему думы и дела, совести и поведения, решал он в тонах чистых и умиротворенных, то это как раз потому, что он был доступен для благих воздействий матери-природы», - написал о Гаршине Ю. И. Айхенвальд.
Гаршин действительно любил «поиграть в ботаника». И в тот предфинальный год своей жизни он отправился «на юга» с настоящим естествоиспытателем Гердом, мотивируя свой порыв желанием обзавестись гербарием, мол, «за лето в Крыму можно бы тысячу видов собрать». Но близких Гаршин мог бы и не убеждать. Им не надо было доказывать, что перемена обстановки при диагнозе Всеволода Михайловича очень даже полезна: в предвкушении очередного путешествия речь делалась спокойнее и не приходилось восстанавливать логику размышлений из набора, казалось бы, случайно произнесенных слов.
Из Крыма Гаршин писал жене совершенно чудесные, веселые письма, не забывая вкладывать в конверты добытые на полуострове, интересные на его взгляд экземпляры южной флоры: «Мы живем чудесно. В первый день ездили в Херсонес (я и Герды). Во второй день на паровом катере - в Инкерман. Третий целый день посвятили поездке в Бахчисарай и Чуфут-Кале. <...> Мы ботанизируем довольно удачно. Посылаю тебе фиалочку (violaadorata), сорванную на подъеме к Мекензиевым высотам 26/III.1887 г. Понюхай ее: не останется ли запах. Цветут шафраны, подснежники, миндали, персики, кизил, сцилла (голубенькая)».
Изучение Южного берега Крыма также принесло Гаршину море приятных эмоций. С парохода путешественники отправились прямиком в гостиницу «Ялта», сделали там небольшой перерыв на кофе-брейк и продолжили свой осмотр достопримечательностей.
А потом в Гурзуфе он встретился с призраком Пушкина…
Владимир Порудоминский в литературной биографии «Грустный солдат, или Жизнь Всеволода Гаршина» рассказывал, что Гаршин «привез лавры и ветку с пушкинского кипариса, приготовил к случаю (к юбилею Якова Петровича Полонского - отмечали полвека литературной деятельности. - Прим. ред.) прелестные гекзаметры», в которых рассказывалось о встрече с призраком великого поэта, о том, как «светел и ясен, как день, он передо мной предстал» и как просил «венчать лаврами юбиляра и вручить ему кипарисовую ветвь». Однако во время всё того же юбилея «Всеволод молча слушал речи и тосты, ветку спрятал под скатерть, листок с гекзаметрами сунул поглубже в карман: нет, нет, невозможно это читать - Пушкин мне явился, меня просил! Совестно, стыдно…»
Да и работать у Гаршина после поездки в Крым уже не получалось. Не писалось. Ушло. Болезнь развилась устрашающе быстро. 19 марта 1888 г. Гаршин не выдержал, сломался, покончил с собой. Перед смертью писатель постоянно повторял: «Так мне и нужно».
