На карте Крыма много мест, связанных с именем Марины Цветаевой: Севастополь - важный перевалочный пункт, ворота в рай; Южный берег (Ялта, Массандра, Гурзуф) - воплощение грез, утраченных вместе с детством и, наконец, Феодосия и Коктебель, ставшие своего рода точками невозврата в судьбе поэтессы. Всякий раз из Коктебеля и Феодосии возвращалась новая Марина, с новым багажом эмоций, с новым восприятием жизни и любви.
С Цветаевой, как и с Дмитриевой, злую шутку сыграл Макс Волошин. Хотя он отнюдь не желал зла ни той, ни другой.
Судьбоносное знакомство Цветаевой с «ходоком по дорогам мысли» Волошиным случилось в Москве в 1910 году. А чуть позже Коктебель стал для нее Страной, «где всех путей начало и куда возврата не дано».
В конце марта 1911 года юная Марина решила не сдавать экзамены в восьмой (педагогический) класс и прекратила занятия в гимназии. Она собиралась в Крым, в Гурзуф, а затем в Коктебель, к Волошину. 5 мая юная путешественница прибыла в пункт назначения «… после целого дня певучей арбы по дебрям восточного Крыма я впервые ступила на Коктебельскую землю, перед самым Максиным домом…». И именно тем летом Волошин показал гостье «реальный» вход в царство Аида: «На веслах турки-контрабандисты. Лодка острая и быстрая: рыба-пила. Коктебель за много миль. Едем час. Справа (Максино определение, - счастлива, что сохранила) реймские и шартрские соборы скал, чтобы увидеть вершины которых, необходимо свести затылок с уровнем моря, то есть опрокинуть лодку - что бы и случилось, если бы не противовес Макса: он на носу, я на корме. Десятисаженный грот: в глубокую грудь скалы. - А это, Марина, вход в Аид. Сюда Орфей входил за Эвридикой. - Входим и мы. Света нет, как не было и тогда, только искры морской воды, забрасываемой нашими веслами на наседающие, наседающие и все-таки расступающиеся - как расступились и тогда - базальтовые стены входа. Конца гроту, то есть выхода входу, не помню; прорезали ли мы скалу насквозь, то есть оказался ли вход воротами, или, повернув на каком-нибудь морском озерце свою рыбу-пилу, вернулись по своим, уже сглаженным следам, - не знаю. Исчезло. Помню только: вход в Аид».
Однако настоящим входом в ад для Марины стала не эта поездка, являвшаяся, по сути, еще одной мистификацией, придуманной Волошиным с целью заинтриговать очередную чувствительную и чувственную юную и наивную интеллектуалку из столицы. В тот ад, в который в дальнейшем превратилась ее жизнь, Марина вступит, встретив там же, в Коктебеле, свою большую любовь, любовь, которую она сама для себя придумала еще в детстве и продолжит придумывать до роковой петли…
Его имя было - Сергей Эфрон. Марина мифологизировала встречу с ним - в своих стихах, прозе, письмах, воспоминаниях. В «Истории одного посвящения» она напишет: «1911 г. Я после кори стриженая. Лежу на берегу, рою, рядом роет Волошин Макс.
- Макс, я выйду замуж только за того, кто из всего побережья угадает, какой мой любимый камень…
А с камешком - сбылось, ибо С. Я. Эфрон, за которого я, дождавшись его восемнадцатилетия, через полгода вышла замуж, чуть ли не в первый день знакомства отрыл и вручил мне - величайшая редкость! - генуэзскую сердоликовую бусу, которая и по сей день со мной».
Да, с камнем сбылось. Сбылось и другое. Когда Цветаева спускалась в придуманный Волошиным Аид, ее богатое воображение не могло не откликнуться. Оно оживило историю Орфея и Эвридики. И тут, очень кстати, появился Сергей с такой звучной фамилией… Исследователь Екатерина Дайс в статье «Марина и Орфей» однозначно утверждает, что имя молодого человека явилось чуть ли не главной причиной их рокового сближения: «Цветаева как будто бы ассоциировала (по созвучию) имя - Сергей Эфрон с Орфеем, имя которого возможно читать справа налево, то есть наоборот, поскольку Орфей, согласно мифу, роковым образом оглянулся на Эвридику, вопреки уговору, когда выводил ее из царства мрачного Аида, тем самым окончательно погубив ее»...
