Крымский талисман Пушкина: как Сима Бабович "зарядил" поэта вдохновением

Пушкинских перстней с сердоли­ковой вставкой было два: один – камея, другой – инталия, и каждый из них обладал особой, уникальной судьбой. Однако для нас, крымчан, самым важным и удивительным из этих двух украшений является перстень-талисман, которым Пушкин чрезвычайно доро­жил и с которым не расставался всю жизнь. Он содержал сер­долик-инталию, то есть камень с углубленной рельефной надписью (в отличие от камеи, которая выполняется в технике выпуклого рельефа). Обычно драгоценные и полудрагоценные камни-инталии служили печатками на сургуче или воске, которыми в старину запе­чатывали письма.

Дар Симы Бабовича

Талисман, он же амулет или оберег – магический предмет, в «обязанность» которому вменялась защита его обладателя от бедст­вий, привлечение удачи, предупреждение об опасности. Впервые в своей «Естественной истории» (77 г. до н.э.) характеристику амулету дал древ­неримский ученый Гай Плиний Старший. Он считал, что амулет оберегает человека от яда, от несчастий, дает ему сверхъестественные способности, от­ражает злые чары. Арабы подобные предметы характеризовали сло­вом, которое в переводе означало «носить», а к нам перешло как «талисман».

Именно перстню с сердоликом Пушкин придавал осо­бое значение, ибо кольцо было подарено ему графиней Елизаветой Воронцовой, в которую поэт был влюблен во время своей ссылки в Одессу. Одна из наиболее убедительных версий того, как перстень оказался у Воронцовой, связана с Евпаторией: он был привезен в Одессу евпаторийским купцом Симой Соломоновичем Бабовичем (позже его потомки стали использовать вариант фамилии – Бобович), представителем знатного караимского рода.

Муж Елизаветы – Михаил Семенович Воронцов (1782-1856), российский государственный деятель, участник Отечественной войны 1812 года, почетный член Императорской Санкт-Петербургской Академии на­ук. Граф, а с 1845 года – светлейший князь. В 1823-1844 годах –новороссийский и бессарабский генерал-губернатор, под его управлением находился и Крым. Одесса обязана Воронцову небывалым расширением своего торгового значения и увеличением благосостояния. Но мы в советское время знали его в основном по эпиграмме Пушкина: «…полуподлец, полуневежда» и т.д.

Он же был человек дела: при нем расцвела одна из важнейших отраслей новороссийской промыш­ленности – разведение тон­корунных овец. В Крыму было усовершенствовано и бурно развивалось виноделие, умножились разные виды хлебных и других полезных растений, производились первые опыты в области лесо­водства, устроено превосходное шоссе, окаймляющее южный берег полуострова, получило начало пароходство по Черному морю. В Алупке граф построил великолепный дворец, известный сегодня под именем Воронцовского.

Его супруга Елизавета Ксаверьевна Воронцова (1792-1880) была полячкой по отцу (урожденная графиня Браницкая) и русская по матери (ее мать – урожденная Энгельгардт, племянница свет­лейшего князя Потемкина-Таврического). Браницким, одному из самых знатных и богатых польских аристократических семейств, принадлежали десятки крупных поместий на Правобережной Ук­раине, а их «столицей» была Белая Церковь. Замуж за графа Елизавета Ксаверьевна вышла в 1819 году, в возрасте 27 лет.

        19 мая 1823 года Михаил Воронцов был назначен новорос­сийским генерал-губернатором и полномочным наместником Бес­сарабской области. А осенью этого же года Сима Бабович предпринял поездку в Одессу с ответственной миссией – представиться новому генерал-губернатору.

Сима Соломонович Бабович (Хаджи-ага Сима Бабович, Симха бен Шеломо Бабович) родился в 1788 или в 1790 году, умер в 1855-м. Он был со­стоятельным купцом и просвещенным человеком, филантропом и благотвори­телем. С его именем связано сооруже­ние кафедральной кенассы в Евпатории, реставрация ханского дворца в Бахчиса­рае, издание караимской литературы, ведение образцовых садовых хозяйств в Крыму. Представляя интересы караи­мов, Бабович встречался с русскими го­сударями, крупными чиновниками, под­держивал отношения с высшим духо­венством христиан и мусульман. С ка­валерийским взводом караимов-джигитов сопровождал императора Николая I в Бахчисарай и Джуфт-Кале.. В 1837 или 1839 году Бабович был избран официальным гахамом – высшим ду­ховным главой караимов в России, а Евпатория с тех пор считается их духовной столицей..

В Евпатории Бабовичу принадлежала усадьба «Ганн-Яфа» («Прекрасный сад») – каменный двухэтажный особняк в восточном стиле. В этом доме, который сохранился и по сей день, в 1825 году, мог побывать (точно известно, что он осмотрел их кенассу) российский император Александр I и гостил великий польский поэт Адам Мицкевич.

По прибытии в Одессу в 1823 году Хаджи-ага Бобович вручил Воронцо­ву, в числе прочих подарков, два старинных золотых кольца с рез­ными восьмиугольными сердоликами. Одно из них предназначалось графу, другое – его супруге. Изготовлены перстни были в знамени­том караимском городе-крепости Чуфут-Кале (Джуфт-Кале). Однако граф остался к этим ювелирным изделиям равнодушным и передарил их Елиза­вете Ксаверьевне.

Конечно, все могло быть и немного иначе. Возможно, знатный евпа­торийский гость преподнес оба перстня лично графине, что и дало ей впоследствии право распоряжаться ими по своему ус­мотрению, без ведома всесильного мужа... Документальных свидетельств дарения не сохранилось.

С этого момента сердоликовая печатка начала новую жизнь. Никто, в том числе и ее прекрасная владели­ца, не мог бы предугадать дальней­шую удивительную судьбу евпато­рийского подарка...

Служебный роман

В июне 1823 года 24-летний Пушкин, находившийся в своей вто­рой южной ссылке, был переведен из Кишинева в Одессу, где и прожил до августа 1824 года, числясь на службе в канцелярии графа Воронцова. 6 сентября 1823 года в город приехала Елизавета Ксаверьевна. Вскоре состоялось знакомство с нею Пушкина.

 «Ей было уже за тридцать лет, –  вспоминал сотрудник Воронцова Филипп Вигель (чиновник, со временем известный ме­муарист), – а она имела все право ка­заться самою молоденькою... с врож­денным польским легкомыслием и кокетством желала она нравить­ся, и никто лучше ее в том не успевал. Молода была она душою, молода и наружностью. В ней не было того, что называют красо­тою; но быстрый, нежный взгляд ее миленьких небольших глаз пронзал насквозь; улыбка ее уст, которой подобной я не видал, ка­залось, так и призывает поцелуи».

Вторит Вигелю и писатель Владимир Александрович Солло­губ, знавший Воронцову, когда ей было уже около шестидесяти: «Небольшого роста, тучная, с чертами несколько крупными и неправильными, княгиня Елизавета Ксаверьевна была тем не ме­нее одной из привлекательнейших женщин своего времени. Все ее существо было проникнуто такою мягкою, очаровательною, женст­венною грацией, такой приветливостью, таким неукоснительным щегольством, что легко себе объяс­нить, как такие люди, как Пушкин, герой 1812 года Раевский и многие, многие другие, без памяти влюблялись в княгиню Воронцову».

Зимой 1823-24 года Одесса жила полной светской жизнью: вечера, обеды, балы, маскарады. Пушкин бывал, вероят­но, везде. Постоянно оказывался в доме Воронцовых, среди гостей графини (она и ее муж принимали гостей каждый у себя), ежедневно обедал у них – «в столовой к обеду сходились вместе».

Пушкин, по словам его брата Льва, нравился женщинам: «он бывал с ними необыкновенно увлекателен и внушил не одну страсть на веку своем. Когда он кокетничал с женщиною или когда был действительно ею занят, разговор его становился необыкновен­но заманчив…».

В Одессе Пушкин создал первые главы «Евгения Онегина», и на полях его рукописи все чаще стали появляться наброски портре­тов графини Воронцовой. Между нею и Пушкиным возникло, по мнению многих исследователей, обоюдное пылкое чувство... И это не укрылось от внимания графа. Отношения ссыльного поэта и мо­гущественного генерал-губернатора начали стремительно портиться...

Пушкин собирался отметить свое 25-летие в Одессе в кругу одесских друзей. Но его планы были нарушены предписанием Во­ронцова: поэта в середине мая 1824-го отправляют в поездку по Херсонскому, Елизаветградскому и Александровскому уезду для сбора сведений о местах наибольшего скопления саранчи. Однако ни в Херсон, ни в другие предписанные ему города Пушкин не по­ехал. Он отпраздновал свой юбилей в имении своего знакомого Льва Добровольского, предводителя елизаветградского дворянства. Там вслух была зачитана друзьям первая глава «Евгения Онегина». Вернувшись в Одессу, Пушкин представил насмешливый от­чет о командировке, чем вызвал недовольство генерал-губернатора:

«Саранча летела, летела

И села,

Сидела, сидела, все съела

И вновь улетела».

Воронцов просил министерство иностранных дел подыскать строп­тивому подчиненному другое место службы, и об этом случае слух дошел до царя.

14 июня 1824 года Воронцов в сопровождении жены и выс­шего одесского общества отправился в Гурзуф, где у него была да­ча. Пушкин приглашения не получил. Он был демонстративно ос­тавлен в Одессе – дожидаться распоряжений министерства ино­странных дел о его судьбе. 24 июля Елизавета Ксаверьевна верну­лась в Одессу одна – гости остались в Крыму. А муж ее поехал в служебную командировку. Теперь никто и ничто не мешало влюб­ленным встречаться. Но в самый разгар любовного романа из столи­цы пришло предписание, которое было выражением царского приказа: 30 июля Пушкину надлежало немедленно выехать в свое имение Михайловское. Он был уволен со службы и отправлен в ссылку под надзор полиции.

Прощаясь, Воронцова подарила Пушкину на память свой портрет в золотом медальоне, а затем достала из шкатулки два оди­наковых перстня с сердоликом. Один надела на палец себе, другой – Пушкину. Ее просьба, а, может быть, невысказанное напутствие отозвалось в стихах поэта спустя несколько лет:

«... Сохрани мой талисман:

В нем таинственная сила!

Он тебе любовью дан».

Пароль в переписке

Пушкин очень дорожил этим перстнем и практически нико­гда не снимал его с пальца. Таинственную надпись, вырезанную на камне, он ошибочно считал цитатой из Корана. Расшифровать ее удалось лишь в 1880-х годах, спустя почти полстолетия после гибе­ли Пушкина. Переводчиками и интерпретаторами в разное время выступили профессор Даниил Авраамович Хвольсон – один из ос­нователей российской иудаики, московский старший раввин Зелик (Соломон Алексеевич) Минор, российский востоковед и гебраист Авраам Яковлевич Гаркави.

Оказалось, что надпись сделана на древнееврейском языке. Ей буквальный перевод таков «Симха Бен Р. Иосиф старый п. б.», что означает: «Симха, сын честного господина Иосифа старца, да будет благословенна его память». (Перевод А.Я. Гаркави).

Графика букв и особый орнамент – две розетки, а между ни­ми фигура из волнистых линий и кружков говорят о караимском происхождении пушкинского амулета. Это подтверждает гипотезу о том, что и перстень, и надпись были сделаны в Крыму, в конце XVIII или начале XIX столетия; а сам сердолик, возможно, местный или малоазиатский. Талисман оказался не чем иным, как простой именной печатью...

Эта, казалось бы, ничем не примечательная надпись о давно умершем Симхе и стала тайным паролем в переписке Пушкина и Воронцовой. Сестра поэта Ольга Сергеевна Павлищева рассказыва­ла первому биографу Пушкина Анненкову, что в 1824 году, при­мерно через месяц после приезда Пушкина в Михайловское, он получал письма из Одессы с печатью, украшенной точно такими же «ка­балистическими знаками», кото­рые находились и на его перстне. Получив такое письмо, он запи­рался у себя, никуда не выходил и  никого не принимал. На конверте в качестве отправителя одесских писем фигурировал кто-то другой. И лишь знакомая печатка сразу дава­ла понять адресату, от кого письмо

По словам Анненкова, Пуш­кин вообще старался нигде и нико­гда не упоминать о Елизавете Во­ронцовой, как бы желая сохранить для одного себя тайну этой любви. Письма от графини он по ее прось­бе все уничтожил. Но его рукописи на протяжении многих лет пестрели многочисленными профилями прекрасной женской головы спокойного, благородного, величавого типа...

Именно к декабрю 1824-го или январю 1825 года относится стихотворение «Сожженное письмо»:

Прощай, письмо любви! прощай: она велела.

Как долго медлил я! как долго не хотела

Рука предать огню все радости мои!..

Но полно, час настал. Гори, письмо любви.

Готов я; ничему душа моя не внемлет.

Уж пламя жадное листы твои приемлет... 

Минуту!.. вспыхнули! пылают – легкий дым,

Виясь, теряется с молением моим. 

Уж перстня верного утратя впечатленье,

Растопленный сургуч кипит… О провиденье!

Свершилось! Темные свернулися листы,

На легком пепле их заветные черты

Белеют... Грудь мая стеснилась. Пепел милый,

Отрада бедная в судьбе моей унылой,

Останься век со мной на горестной груди…

Для такой секретности имелась и еще одна важная причина: вскоре после отъезда поэта из Одессы оказалось, что Воронцова бе­ременна. Видимо это событие обсуждалось между ними в довольно оживленной переписке. 3 апреля 1825 года графиня родила дочь Софью – брюнетку, более похожую на Пушкина, чем на блондина Воронцова. Кстати, сам поэт считал ее своей дочерью. Граф при­знал девочку своей лишь спустя много лет.

В начале ноября 1827 года Пушкин вновь встречает Ворон­цову, уже в Петербурге. Этой встречей навеяно романтическое, с восточным и даже, пожалуй, с крымским колоритом стихотворение «Талисман», сочиненное по­этом 6 числа, ночью. Стихотво­рение проникнуто любовью, в нем точно указана география событий и ряд других обстоя­тельств, связанных с пребыва­нием Пушкина на юге. Под од­ним, дошедшим до нас черно­виком этого стихотворения по­эт поставил пять сургучных от­тисков сердоликовой печати.

Бесценным перстнем Пушкин запечатывал многие письма, отпечатки резного сердолика встречаются на полях различных пушкинских руко­писей. Поэт нередко рисовал свой перстень. Он, кажется, верил, что не будь у него этого таинственного оберега, ослабел бы его дивный стихотворный дар. Поэтому и носил перстень не снимая.

Во время роковой дуэли 1837-го года подарок прекрасной графини был с ним, однако не смог защитить своего обладателя от смертельного ранения – в полном со­гласии со словами ласковой волшеб­ницы из пушкинского стихотворения «Талисман»:

«От недуга, от могилы,

В бурю, в грозный ураган,

Головы твоей, мой милый,

Не спасет мой талисман... »

Траектория перстня

После смерти Пушкина сердо­ликовый перстень перешел к поэту Василию Андреевичу Жуковскому, которого Пушкин считал своим по­этическим   наставником   и   другом. В письме своему другу, литератору-любителю Сергею Михайловичу Соковнину 20 июля 1837 года Жуковский сделал приписку: «пе­чать моя есть так называемый талисман; надпись арабская, что зна­чит – не знаю. Это Пушкина перстень, им воспетый и снятый мною с мертвой руки его».

Жуковский был очарован перстнем, носил его постоянно на среднем пальце правой руки рядом с обру­чальным кольцом.  В 1870-х годах сын Жуков­ского, художник Павел Жуковский, передал перстень Ивану Сергеевичу Тургеневу. Не подарил, а именно передал, ибо после смерти писателя пытался через суд получить перстень обратно...

Сохранились запечатанные пушкинским сердоликом тургенев­ские письма. Тургенев писал: «Я очень горжусь обладанием пушкинского перстня и придаю ему так же как и Пушкин большое зна­чение. После моей смерти я бы же­лал, чтобы этот перстень был пере­дан графу Льву Николаевичу Тол­стому... Когда настанет и „его час“, гр. Толстой передал бы мой пер­стень по своему выбору достой­нейшему последователю пушкин­ских традиций между новейшими писателями».

В 1878 году Тургенев ездил в Англию и брал с собой перстень, чтоб просить какого-то знаменитого ориенталиста разъяснить таинст­венную надпись. С 1880 года перстень хра­нился в специальном футляре, сделанном для знаменитой петер­бургской пушкинской выставки, приуроченной к открытию москов­ского памятника Пушкину. Это была первая в истории русской культуры публичная выставка пушкинских реликвий, находивших­ся в семейных собраниях, в частных картинных галереях и библио­теках, в домашних музеях, в музеях закрытых учебных заведений, а также в малодоступных государственных учреждениях. Выставка работала четыре дня в июне 1880 года. На ней экспонировался и знаменитый сердоликовый талисман.

Тургенев все свое состояние завещал той, которую горячо любил, – известной французской певице Полине Виардо. Она в 1887 году подарила перстень от своего имени Пушкинскому музею Александровского лицея – как национальную драгоценность. Но из этого музея бесценная реликвия была украдена в марте 1917 года. В собрании нынешнего музея А.С. Пушкина сегодня можно увидеть лишь сиротливый сафьяновый футляр, слепки сердоликового пер­стня и его отпечатки на воске и сургуче, а также записку Тургенева, объясняющую, откуда у него появился перстень. След похищенного талисмана утерян...

Что же до талисмана-близнеца, принадлежавшего Воронцо­вой, то известно, что она хранила его до конца своих дней. Елизаве­та Ксаверьевна умерла 15 апреля 1880 года в Одессе, пережив на сорок три года своего поэта. Перстень, по всей видимости, достался по наследству сыну Семену – ни мужа, ни других ее детей к тому времени уже не было в живых. Как распорядился перстнем Семен Воронцов, сведений нет. Умер он бездетным...