Ясный взгляд, связная речь, крепкое рукопожатие. И не скажешь, что Вениамину Михайловичу 92 года. На три часа беседы он стал суровым испытанием для моего умения быстро записывать. Каждая его мысль заканчивалась или вопросом «Ты записал?» или фразой «Ну-ка, глянь, - ты там записывал…».
(продолжение. Начало)
Хуже любой бомбы
- Страшно было под радиацию подставляться?
- Об этом особо не думали. Большинство летного состава Великую Отечественную прошли, и радиация их не пугала. Да и некогда в полете переживать - напряжение огромное, давление на борту скачет, бросок надо сделать за секунды, а на лице маска с темными стеклами, чтобы вспышкой не ослепило. Представь, на Як-28 мы заходим на район цели, бросаем бомбу с кабрирования и по летному заданию должны пройти над взрывом. И все нормально - бросок секунда в секунду, цель поразили... Проход над взрывом на 5000 метров, и вдруг 18-тонный самолет, как фантик, подбрасывает на километр вверх! И ведь управление даже не потеряли... Потом радист аккуратно спросил: «Что с тобой? Ты никогда не матерился».
- Когда вы перешли на отбор проб из облаков?
- Не сразу. Сначала я попал на испытания боевых радиоактивных веществ. Это радиоактивные отходы, растворенные в кислоте и под давлением залитые в специальные баллоны. Потом эту емкость сбрасывают на парашюте, и во время спуска она распыляет эту жижу. Эта штука хуже любой бомбы! Так землю заражает, что потом на ней века жить нельзя. Был случай - экипаж Лошаков - Качин выполнял полет с БРВ, и один из зарядов протек. Реактив быстро растекся по борту. Экипаж закончил полет, поджав ноги. Их быстро «комиссовали», а самолет долго простоял в институте как наглядное пособие. А потом испытания БРВ прекратили. И тогда институт поставил задачу - отбор проб из пылевых облаков. На самолет устанавливали гондолы. Это что-то вроде подвесных топливных баков, только внутри у них сетки, покрытые клейким составом, чтобы удерживать пыль. Надо было набрать около 50 рентген на сетке - огромная доза. А в кабине стояли рентгенометр и дозиметр, мне - штурману - приходилось за ними следить. А сетки из гондол потом отправляли в Москву.
- И каково было?
- Вот представь - идем заданным курсом, все хорошо. И вдруг… (раскидывает руки, будто показывая, какую рыбу поймал)… выросла с земли такая гадость черная, на поганку похожая. И закипает работа - отключаем подогрев кабины, кислородные маски натягиваем. Я быстро проверяю приборы - не задел ли какой переключатель? - и открываю гондолы. Потом глядь, «поганка» не черная вовсе, а темно-красная! Горит вся!
- И вы в этот огонь…
- Да ну! Там же температура, радиация… сгорели бы! Присмотрелись - на верхушке вроде перегорело. Значит, туда двинем! Зашли в облако, и как начало нас трясти! Борт 18 тонн как мячик бросает! Пилот белый весь, вцепился в штурвал… Смотрю по приборам, дозу набрали - и машу ему, чтоб выходил. «Ты куда завел, Сусанин? - орет мне пилот. - Я штурвалом по лбу получил!»
И так 28 раз. Из 28 облаков лично я пробы отбирал.
