КРЫМОЛЕЧЕНИЕ
- Материала о пребывании Александра Николаевича в Крыму, - начинает свой рассказ Владимир Витальевич, - у нас не особенно много. Композитор вообще не сильно распространялся о своей жизни. Единственной, кому он очень подробно писал, была Наталья Секерина, его первая возлюбленная. В письмах к ней Скрябин не скупился на страницы текста! Остальным писал короче…
И все-таки немного писал и про Крым во время своих трех поездок сюда. Первая произошла в 1893 году, вторая - в 1897-м, а последняя - в 1902-м. Как и многие россияне в то время, Скрябин открывает Крым не столько по желанию, сколько по нужде. Врачи вынесли Скрябину-пианисту почти приговор…
- Он переиграл правую руку, - продолжает Владимир Попков, - и врачи его попросту залечили. А дело было так. Кроме Скрябина, в консерватории был еще один прекрасный музыкант Иосиф Левин. Совершенно блестящий пианист! В чем-то схожий с Рахманиновым: огромного роста, с огромной рукой, просто музыкальная машина! Естественно, между двумя одаренными студентами - Скрябиным и Левиным - существовала конкуренция. Во время одного из экзаменов Скрябин получил пятерку, а Левин - пятерку с плюсом. Пережить это было невозможно! Это был удар! И Скрябин в тайне от Сафонова (Василий Ильич Сафонов - профессор и директор Московской консерватории, педагог Скрябина - прим. ред.) решает летом взять программу Левина и разучить ее. А Левин играл «Исламея» Балакирева, Левин играл «Дон Жуана» Листа! Мало того, перед каникулами Сафонов показал Скрябину технику глубокого туше для того, чтобы обогатить звук. Она заключается в мягком, плавном «погружении» пальца в клавиатуру и таком же плавном отпускании. И вот эти самостоятельные скрябинские усиленные занятия плюс техника глубокого туше дают то, что дают, - переигрывание руки... Это классическая болезнь многих исполнителей. В результате неправильного занятия зажимается рука, потом наступает ее повреждение, вплоть до самых неприятных последствий типа разрыва сухожилий и тому подобного. Причем, это может быть необязательно кисть, у скрипачей слабое в этом смысле место - плечо… Коварство болезни в том, что ее невозможно победить до конца. Можно восстановиться на какое-то время, но все равно она периодически будет давать о себе знать...
Так, 20-летний Скрябин в самом начале своей карьеры лишается правой руки! Для пианиста это трагедия. Врачи лечат его по-разному, но молодой человек не может привычно даже писать пером, не то что играть на музыкальном инструменте!
- Первое из известных нам писем другу Владимиру Монигетти, - говорит Владимир Витальевич, - написано левой рукой. «Левой рукой пишу тебе несколько строк, так как правая на привязи». Сафонов, когда это узнал, был жутко опечален. Он сказал, что больному нужно oleum ricini, то есть очищение желудка через касторовое масло, и «прописал» своему ученику музыкальную терапию в виде концерта Моцарта. Сафонов назвал его лекарством от «засорения желудка «Дон Жуаном» и пересолом в извлечении глубокого звука» и велел не слезать с него, пока рука не восстановится. Важно было избежать нагрузок, скачков… Ситуация действительно была критическая, потому что параллельно Скрябин бегает по врачам, которые, как он писал Секериной, не могли произнести приговор: «Никогда еще состояние неопределенности не было для меня таким мученьем. О, если бы можно было смотреть светло в будущее…» Кто-то отсылал композитора на Кавказ, кто-то - на море. Чего только Скрябин не перепробовал! Его лечили и электричеством по типу электрофореза, его лечили кумысом, что он называл пассивным пьянством...
И, наконец, Скрябина отправляют в Крым. Туда, где в то время - в конце XIX - начале XX веков - работает Владимир Дмитриев и продвигает тогда новый метод лечения - виноградотерапию. Лечению Скрябина сейчас позавидовал бы любой житель российского мегаполиса!
- Это гениальная терапия! - смеется Владимир Попков. - Она заключалась в том, что Скрябину нужно было энное количество раз выкупаться в море и съесть энное количество винограда. Он в письмах об этом и пишет, я вам зачитаю: «Слава богу, осталось лишь пять раз выкупаться, и задача выполнена!» Это из письма все той же любимой Наталье Секериной… Пребывал он в основном в Гурзуфе, в гостинице Губонина (комплекс дач-гостиниц, построенных купцом первой гильдии Петром Губониным во второй половине XIX века, в настоящее время территория санатория «Гурзуфский» - прим. ред.). Он дважды гостил в этом отеле, в 1893 и в 1902 годах. Первый раз, в 1893 году, он там жил с конца августа по конец сентября по старому стилю, второй раз - в сентябре.
Побывал Александр Скрябин и в Ялте, и в Севастополе. Благо все к тому располагало: между Ялтой и Гурзуфом в течение курортного сезона с апреля по октябрь несколько раз в день курсировали морские пароходики, три раза в неделю в Гурзуф заходил пароход Русского общества пароходства и торговли «Севастополь - Феодосия». Правда, сведений о посещении Скрябиным русской Ниццы, как называли тогда Ялту, и Севастополя в московском музее, увы, нет. Мало их и в письмах самого Скрябина...
- В Крыму, - продолжает Владимир Витальевич, - в жизни Александра Николаевича то ли от скуки, то ли из-за лечения происходят удивительные метаморфозы. Скрябин был очень недисциплинированным человеком, ложился спать под утро, мог спать весь день. Вел достаточно беспорядочный образ жизни, его переписка всегда находилась в крайне запущенном состоянии, будучи профессором московской консерватории, практически всегда приходил на занятия не вовремя, опаздывая минимум на час, а то и больше. И этот человек пишет из Крыма: «Я довел до высокой степени совершенства искусство ложиться спать рано. Вчера, например, лег в восемь часов. Все у меня по расписанию - когда есть виноград, когда купаться. Послезавтра начну пить кефир. Пишу так дурно, потому что в левой руке держу ветку от винограда и уплетаю его». Лечение давало результат, он смог вернуться к роялю...
Интересно, что каждая поездка в Крым оставила у Скрябина разные впечатления. В первую он был влюблен, на основе той его романтической переписки с Натальей Секериной в 2015 году в Гурзуфе прошел музыкально-литературный вечер «История одной любви…». Второй раз, в 1897-м, он путешествует в Крым с молодой женой - пианисткой Верой Исакович. Здесь, также в Гурзуфе, частично прошел их медовый месяц.
- Почему они поехали в Крым? - рассуждает Владимир Витальевич. - Все ехали на юг, а куда еще? Из Крыма они уехали в Одессу, а затем в Европу… Воспоминаний о времяпрепровождении молодоженов в Крыму в 1897 году у нас почти нет, но из письма от 6 сентября Беляеву (Беляев Митрофан Петрович, музыкальный издатель и меценат, основатель Беляевского кружка - прим. ред.) мы можем предположить, почему в Крыму Скрябины пробыли недолго. Из Гурзуфа Александр Николаевич пишет: «Мы долго скитались по Крыму и искали комнату, но совершенно безуспешно; везде так дорого и неудобно. Здесь, в Гурзуфе, у нас очень маленькая комната, но зато с прекрасным видом на море. Думаем пробыть две недели, а затем прямо в Одессу». По письмам 1902 года можем предположить, что они гуляли и наслаждались природой, погодой и своим счастьем. В третий приезд Скрябин пишет жене в Москву: «Помнишь чудные магнолии, мимозы, громадные ореховые деревья - все это зачахло. Роз почти нет. Даже у лавровых деревьев листья съежились. Во всем саду нет травинки! Ужасно больно это видеть».
В третий приезд Скрябин скучает и грустит. Жена в Москве, пока он ее еще очень сильно любит и дорожит ею, без него проходят роды долгожданного сына Льва. В этот раз его письма полны критики окружающей действительности, порой даже разочарования. Для этого есть и объективные, и субъективные причины.
КРЫМ ЗЕМНОЙ
- В этот приезд в Крым со Скрябиным случилась неприятность, - продолжает свой рассказ Владимир Попков. - На пароходе по дороге из Севастополя он простудился. Он об этом пишет: «Дело в том, что пароход, на котором я выехал из Севастополя, пришел в Ялту как раз после захода солнца, в тот час, когда всем советуют сидеть по домам. В каюте же, где перед тем обедали, была тропическая жара, и я был совершенно мокрый. Причаливали, по крайней мере, полчаса. В это-то время я, должно быть, и схватил довольно сильный грипп; слава Богу, что не лихорадку. В Ялте я остановился в гостинице Россия и в тот же вечер принял мои обыкновенные меры от простуды, т.е., напившись горячего лимонаду, лег в постель и завернулся в плед. Но на этот раз меры оказались недостаточными. Я, по правде сказать, испугался. Оставаться же в Ялте…» Дальше я пропущу, больной Скрябин не стесняется в выражениях ни в отношении своего состояния, ни при описании крымских реалий: «Оставаться в Ялте… да еще в такой дорогой гостинице (4 ½ рубля за комнату) я не хотел». В Гурзуфе он платил 3 рубля за комнату в день. Он немедленно сел в корзинку (это - тарантас) и вернулся в Гурзуф. Там он вызвал доктора, который положил его в постель на два дня. Кстати, доктор снова выписал Скрябину виноградолечение и купание в море! В этом же письме Скрябин пишет, что жара стоит невообразимая - 27-28º в тени… А начиналось-то все прекрасно: «Вушука, радостно сообщает Александр Николаевич жене в начале сентября, я в Севастополе! Погода чудная; даже слишком жарко. Сейчас буду продолжать свое путешествие, а пока пользуюсь минуткой, чтобы отправить тебе эту пачкотню»… Пачкотней он назвал свое письмо, написанное карандашом крайне неряшливым почерком.
По словам Владимира Витальевича, о Скрябине-человеке остались противоположные мнения. С каждым он был очень разным. С друзьями, с близкими был веселым, чудаковатым, даже странным в некотором роде. Но в то же время душой общества! В официальной компании был предельно холодным, официальным, держался на большой дистанции и близко к себе не подпускал. Разные впечатления остались и у него от Крыма.
- Первое впечатление положительное, - говорит Владимир Витальевич, - в Крыму ему было по душе. В 1893 году он как раз писал Секириной: «Поездка в Крым произвела на меня совсем иное впечатление, нежели я ожидал. По-моему, Крым можно уподобить личности, которая во что бы то ни стало хочет показаться лучше, нежели она есть на самом деле, по крайней мере с внешней стороны, и которой, нужно заметить по справедливости, это вполне удается. Франт украсил себя кипарисами, лаврами, гранатами, магнолиями и другими южными растениями. И хотя на зиму и укрывается рогожками и стеклышками в защиту от стужи, однако это не мешает ему щеголять и гордиться своей «подтропической» природой». Или вот еще интересно подмечает: «Вот физиономия Грузуфа. Гребни возвышенности, отделяющие живописную долину от высоких холмов хребта. Яйлы покрыты рядом стройных кипарисов, служащих естественной границей цветущего сада, расположившегося по южному склону этих возвышенностей до самого моря. Самые нежные южные растения нашли здесь приют, и даже олеандры чудной своей задумчивой страстью красуются здесь под открытым небом. Очертания гор, иногда капризные, даже дикие, а иногда мягкие ласкающие, исчезнувшие в объятиях мечтательных облаков, придают местности разнообразный характер, а море, чудное южное море, довершает прелесть страны». И для сравнения летом 1902 года, которое, видимо, было засушливым, он пишет жене Вере Ивановне совершенно по-другому: «Гурзуфа ты бы не узнала, Вушука. Это лето здесь не было ни одного дождя, и потому растительность во всем Крыму выгорела. В Гурзуфе, кроме этого, новая компания на акциях (чтобы ей пусто было) совершенно запустила парк». И далее те самые воспоминания о магнолиях, и мимозах, и громадных ореховых деревьях…
В 1902 году у Александра Николаевича Скрябина уже трое детей, он преподает в консерватории, он автор одной симфонии, жизнь кипит! Он уже покатался по Европе, и с Верой Ивановной в 1898 году у них был совместный концерт в Париже. Он известен, ему хочется творить, сидеть одному в Крыму тяжко… Скрябин снова здесь за тем, чтобы поправить здоровье, но уже не руку - ею он пользуется, хотя и с переменным успехом. К этому времени у Александра Николаевича есть два произведения только для одной левой руки. Вполне возможно, великий композитор подлечивал в Крыму нервы.
- Крепким здоровьем, - рассказывает дальше Владимир Попков, - он никогда особенно не отличался, а преподавание в консерватории было напряженным, особенно экзамены: иногда педагоги расходились за полночь! Похоже, что в конце лета - начале осени Скрябин едет в Крым, чтобы отдохнуть после сессии. Но в 1902 году ему здесь все уныло, главным развлечением он считает письма из дома, а главной неприятностью, представьте, музыку в городском парке! Он так и пишет, что «парк надоел, а главная неприятность - это, конечно, оркестр, который теперь и утром, и вечером! Не дадут, черти, поесть спокойно, кошки их заешь! Кормят ничего себе - только масло иногда бывает скверное». И он благодарит Бога за то, что оркестр этот духовой, а не симфонический! Сложно представить, какие письма Скрябин оставил бы нам, будь не так…
Чем ближе к концу сентября, тем меньше он отправляет писем, тем они короче. В письме после 7 сентября сообщает немного о Крыме: «Сегодня бегал в беседку наверх, помнишь ее? Оттуда особенно заметно, как выгорел и высох Крым - все совершенно серое. Только море так же хорошо». Далее в его сообщениях только работа, и то - одной строчкой: сообщает, что в Петербурге исполнена симфоническая прелюдия «Reverie», беспокоится о рукописи второй симфонии, пишет не чаще, чем раз в неделю…
- Что интересно, - продолжает Владимир Витальевич, - в этот раз в Крыму Александр Николаевич немного поработал. Обычно на отдыхе, у моря, он этого не делал. Море нужно для другого, считал он, и даже когда ездил в Швейцарию, на местное «море», на Женевское озеро, там только отдыхал. А работал в тех местах, где моря нет: в Париже, в Брюсселе, в Москве. В 1902 году в Крыму он сочинил несколько стихов для оперы. Он так и пишет: «За это время я сочинил несколько очень удачных стихов в оперу». А вот в какую оперу, это большой вопрос! Считалось, что Скрябин на рубеже 1900-х годов работал над оперой «Кейстут и Бирута». Это литовский сюжет, музыка к этому сочинению осталась незавершенной. Но Валентина Васильевна Рубцова (доктор искусствоведения, заместитель директора по научной работе Мемориального музея А. Н. Скрябина - прим. ред.), когда работала над полным собранием сочинений, выдвинула гипотезу о том, что опер могло быть две. Проверяется это довольно просто. То, что у нас сохранилось, никакого отношения к «Кейстуту и Бируте» не имеет и вообще никак не названо. Там нет тех персонажей, что в «Кейстуте и Бируте», а те, которые есть, совершенно не соответствуют героям в литовской былине… Есть главный безымянный персонаж, философ-музыкант-поэт, которому вскружила голову юная девушка. Персонаж этот как будто бы сам Скрябин, а, по воспоминаниям его друга Николая Аверина, Скрябин писал оперу «Кейстут и Бирута», когда они учились в консерватории, он увлекся этим сюжетом, будучи еще молодым человеком! То есть, текст неизвестного произведения с главным персонажем-музыкантом Скрябин, возможно, как раз и написал в Крыму в 1902 году… Он уехал в Крым в самом процессе этой работы и просто не стал ее прерывать.
В отличие от многих других музыкантов Скрябин почти не «наследил» в Крыму. Встретился с дядюшкой, с неизвестным широкой публике однокурсником, музыкальные салоны не посещал... Может быть, поэтому сведений о его пребывании на полуострове сохранилось немного.
- Одно из редких свидетельств пребывания Скрябина в Крыму мы находим в воспоминаниях близкой подруги семьи, ученицы и мецената композитора Маргариты Кирилловны Морозовой: «Осенью этого же 97-го года мы поехали в Ялту с детьми на всю осень. Вдруг, однажды там мне говорят, что меня спрашивают господин с дамой. Бегу вниз и вижу Скрябина с Верой Ивановной. Они случайно узнали, что мы в Ялте, и зашли к нам. Я была очень им рада. Они только что приехали в Крым после свадьбы. Я потом ездила к ним в Гурзуф, но не застала их». Вот так по крупицам и собираем информацию… В одном из писем к Секериной в 1893 году Скрябин сам пишет, что часто и много гуляет со знакомыми, которых в Гурзуфе оказалось немало. Но кто эти знакомые, нам пока неизвестно. Возможно, их имена сохранились в местных крымских архивах, и все это только еще предстоит узнать, - завершает свой рассказ Владимир Попков.
