Откуда корни растут
С Крымом у семьи Горенко была дальняя связь. Дед Анны по отцовской линии Антон Андреевич Горенко в 14 лет стал юнгой Черноморского артиллерийского училища, а в 20 был уже унтер-офицером 2-го учебного морского экипажа в Севастополе. К 1851 году он дослужился до поручика. И во время Крымской войны, как указано в его формулярном списке, участвовал в обороне Севастополя, «находился в действительном сражении 5 октября 1854 г. на Николаевской батарее при отражении атаки соединенного неприятельского флота». В 1855 г. его наградили орденом Святой Анны 3-й степени, в 1858-м - орденом Св. Владимира 4-й степени. Антон Андреевич приобрел потомственное дворянство и был внесен во вторую часть родословной книги дворян Таврической губернии. Женат он был на дочери поручика Ивана Воронина - Ирине (1818-1898), родившей ему девятерых детей. Известно, что эта самая Ирина Ивановна Воронина гречанкой не была. Так откуда тогда растут ноги ахматовских легенд о предках - морских разбойниках? Исследователи утверждают, что гречанкой могла быть не бабушка, а прабабушка Ахматовой, имя которой в историю, увы, не вошло.
Отца Анны тоже можно назвать своего рода «морским разбойником». Благодаря генетической памяти, в нем вечно сражались правильность отца и бунтарский дух более далеких предков. Андрей Антонович Горенко родился в Севастополе 13 января 1848 г., был вторым ребенком в семье и старшим из сыновей. Когда ему исполнилось десять лет, отец отдал его кадетом в Черноморскую штурманскую роту, 14-ти лет от роду он был переведен в юнкера, а в 1868 г., двадцатилетним, произведен в кондукторы корпуса инженер-механиков Черноморского флота. Потом получил первый офицерский чин. И в 1875 г. в чине мичмана назначен штатным преподавателем Морского училища в Петербурге. То бишь поначалу все было хорошо, так, как должно. Но потом словно кто-то потянул его за язык. 7 января 1881 г. на заседании IV отделения Императорского технического общества Андрей Антонович выступил с резкой критикой деятельности Российского общества пароходства и торговли. Дальше больше. На него даже было заведено дело о политической неблагонадежности. И все из-за того, что, как выяснилось, он убеждал молодых людей вступать в фиктивные браки, таким способом освобождая девушек «из болота удушливой атмосферы родительского дома». Об этой своей позиции он вспомнит не единожды, глядя на своего третьего ребенка от второго брака. Анна стала своеобразным зеркалом истинных стремлений своего отца. «Я научила женщин говорить / Но, боже, как их замолчать заставить!» - напишет Анна Ахматова в 1957 году.
Морская дикарка
В Крым Анна Ахматова, вернее тогда еще Анна Горенко, попала в силу весьма трагических обстоятельств. Ее первый незапланированный вояж на юг случился в 1896-м. Тогда, после смерти от туберкулеза мозга младшенькой доченьки Иринки (Рики), перепуганные родители отправили своих старших, одиннадцатилетнюю Инну и семилетнюю Анну, от греха подальше, из холодного и сырого петербургского климата в теплый Крым к тете Маше Горенко. В Севастополе, на Екатерининской, жили родные тетки девочек по отцу и еще одна дальняя родственница, гречанка по национальности. Именно с ней Аня регулярно будет ходить в Греческую церковь у базара, а также в Свято-Георгиевский монастырь на Фиолент, что над Балаклавой.
В Севастополе Анну прозвали «дикой девочкой». Об этом она упомянет в своих воспоминаниях, которые биографы великой поэтессы характеризуют как «скупые и неравномерные». В одном из вариантов автобиографических заметок Ахматова о своем крымском детстве рассказала следующее: «Каждое лето я проводила под Севастополем, на берегу Стрелецкой бухты, и там подружилась с морем. Самое сильное впечатление этих лет - древний Херсонес, около которого мы жили». В другом варианте этих заметок поведала еще некоторые подробности - как она бросалась с лодки в открытое море, купалась во время шторма, загорала до того, что с нее сходила кожа, и всем этим шокировала провинциальных севастопольских барышень. Есть и стихотворные воспоминания Ахматовой о крымских впечатлениях, они, в частности, прозвучали в поэме «У моря»: «За версту от земли на плоском камне, / Ко мне приплывала зеленая рыба, / Ко мне прилетала белая чайка, / А я была дерзкой, злой и веселой / И вовсе не знала, что это - счастье».
Другая сторона медали
К сожалению, о том, что такое счастье, узнаешь, только когда случается беда. Беда постучалась в двери семьи Горенко в 1905-м, когда из семьи ушел отец. Видимо, он посчитал свою миссию оконченной - его супруга была освобождена окончательно и бесповоротно. И, кстати, многие, знавшие семейство Горенко сочли этот крах семейной гармонии вполне закономерным. Вспоминали потом: «Андрей Антонович жил в свое удовольствие, не считая, тратил женины деньги, не обделял вниманием ни одной хорошенькой молодой женщины. Инна Эразмовна переживала из-за равнодушия мужа и к ней, и к детям». Даже взрослой Анне Ахматовой не редко доводилось слышать, что ее отец был слишком уж шикарен для матери. В подобном ключе высказалась, к примеру, Валентина Срезневская в присутствии Лидии Чуковской: «…Да уж, твоя мама совсем ничего не умела в жизни… вечно падающее пенсне, и ничего, ну ровно ничего не умела… А твой отец! Красивый, высокий, стройный, одет всегда с иголочки, цилиндр слегка набок, как носили при Наполеоне III…»
Отец, понятно, ушел не куда-то, а к другой женщине, к некоей Елене Ивановне, вдове умершего двумя годами ранее «одного из образованнейших и благороднейших представителей блестящей плеяды педагогов 60-х годов, человека честных, твердых и глубоких убеждений» Александра Николаевича Страннолюбского. Жена, видимо, этих твердых убеждений мужа-педагога не переняла.
И дети вольнолюбивого красавца Андрея Антоновича вынуждены были осознать, что у всего в жизни, даже у Крыма, две стороны. О том периоде жизни Анна Ахматова вспоминала с горечью: «В 1905 г. мои родители расстались, и мама с детьми уехала на юг. Мы целый год прожили в Евпатории, где я дома проходила курс предпоследнего класса гимназии, тосковала по Царскому Селу и писала великое множество стихов. Отзвуки революции Пятого года глухо доходили до отрезанной от мира Евпатории». И, если раньше напротив рассказов о жизни на полуострове она оставила пометку «свобода», то теперь ее примечание звучит не иначе как «бедность». Столкнувшись, две сильнейшие эмоции, принятие свободы и отрицание бедности, родили нечто совершенно новое. А именно непреодолимую тягу к творчеству. Это была ее аннигиляция.
