«МК в Крыму» разбирался в обстоятельствах, сыгравших решающую роль в карьере выдающихся сатириков.
Перекати-поле
В Волгограде есть улица Аверченко. Есть такая улица и в поселке Залари Иркутской области, на ней всего 9 домов, а индекс она имеет 666322. Аркадий Тимофеевич над подобной нумерологией наиронизировался бы всласть. Уж такой он был человек. Зато отсутствие топонимических и прочих мемориальных тотемов в родном городе могло его и огорчить. От обиды на подобное посмертное небрежение даже королевское чувство юмора не спасает…
А ведь всё начиналось почти как в сказке.
В 70-х годах XIX столетия в славный град Севастополь на чумацкой телеге прибыл добрый молодей Тимофей Петрович Аверченко. Осмотрев еще не до конца восстановленные после Крымской войны улицы, Тимофей Петрович решил, что местность эта вполне себе подходит для того, чтобы жить-поживать да добра наживать. Поселился он в Артиллерийской слободке, возле базара, на Ремесленной улице (сейчас на этом месте находится Комсомольский парк имени Марии Байды). Завел полезные знакомства с богатыми севастопольскими купцами Стефаном Мачуком, Федором Таци, Константином Гавриловым. В 1874 году Тимофей Петрович женился на 17-летней Сусанне Павловне Софроновой, дочери отставного солдата с Полтавщины. Жили дружно, детей делали. Шли годы. Одна за другой родились у них шесть лапочек-дочек Люба, Маша, Надя, Оля, Нина и Лена и единственный сыночек Аркаша. Он появился на свет 15 (27) марта 1880 года и был крещен в Петропавловской церкви на улице Большой Морской (храм стоял приблизительно на месте Покровского собора). И тут сказочке наступил конец.
О дальнейших событиях в собственной жизни и жизни всего семейства Аркадий Аверченко расскажет в совсем другом стиле «Автобиографии», которую вполне при соответствующем желании можно было бы разобрать на модные ныне выступления в стиле Stand Up. Ради красного словца Аверченко не жалел даже собственного отца.
«Легенда о том, что я мальчик больной, хилый, который не может учиться, росла и укреплялась, и больше всего заботился об этом я сам. Отец мой, будучи по профессии купцом, не обращал на меня никакого внимания, так как по горло был занят хлопотами и планами, каким бы образом поскорее разориться. Это было мечтой его жизни, и нужно отдать ему полную справедливость - добрый старик достиг своих стремлений самым безукоризненным образом. Он это сделал при соучастии целой плеяды воров, которые обворовывали его магазин, покупателей, которые брали исключительно и планомерно в долг, и пожаров, испепелявших те из отцовских товаров, которые не были растащены ворами и покупателями. Воры, пожары и покупатели долгое время стояли стеной между мной и отцом…» - вот такие, отнюдь не сказочные воспоминания о родителе.
Да, Севастополь хоть и был для Аверченко городом детства, городом славы для него так и не стал. Ни при жизни, ни после смерти. В своих произведениях сатирик охотно рассказывает о том, что с ним случалось во времена детства и отрочества в родных краях. Но по каким-то известным только ему и, наверное, психологам причинам по максимуму избегает слова «Севастополь». Нет этого слова в рассказе «О пароходных гудках», где Аверченко повествует о том, как в юности «зарабатывал себе пропитание тем, что служил младшим писцом в транспортной конторе по перевозке кладей». В «Автобиографии» слово это появляется, так сказать, под занавес, роняется небрежно, словно сквозь зубы: «шестнадцати лет я расстался со своей сонной транспортной конторой и уехал из Севастополя (забыл сказать - это моя родина)».
Уже упомянутые психологи на этот счет проронили бы что-то вроде: «склонны к иронии и сарказму, как правило, люди, чье детство нельзя назвать эталоном счастливого и беззаботного существования». В отношении Аверченко этот диагноз является прямым попаданием в яблочко. Поскольку стать значимым в своих и чужих глазах он смог только окончательно обрубив корни, только превратившись в перекати-поле.
Не в добрый час
В Севастополь Аркадий Тимофеевич вернулся не потому, что этот город вдруг стал ему нужен. А по причине того, что в том месте, где он после долгих скитаний обосновался и где обрел славу, не нужен стал он сам. Аверченко считал свою сатиру «беспартийной». Но большевикам его «злой язык» показался слишком уж длинным. Такие сильная власть должна вырывать или как минимум укорачивать. В августе 1918 года журнал «Новый Сатирикон», редактором которого был Аверченко, прикрыли. И писатель бежал из Петрограда. Опять начались скитания. Словно в обратной перемотке мелькали кадры: Москва, Киев, Харьков, Ростов-на-Дону, Екатеринодар (ныне Краснодар), Новороссийск, Мелитополь… И, вот на тебе, здравствуй, родной Севастополь. Произошло это то ли в феврале, то ли в апреле 1919 года.
Писатель поселился в доме № 30 по Нахимовскому проспекту. Пытался вернуть время вспять - агитировал народ за Добровольческую армию, сотрудничал с редакцией местной газеты «Юг». Но это, конечно, далеко не всё. Вместе с А. Каменским писатель заведовал литературной частью театра-кабаре «Дом Артиста», созданного в Севастополе в сентябре 1919 года. Писал пьесы. В тандеме со знаменитой писательницей Тэффи (Надеждой Александровной Лохвицкой) и популярной актрисой М. Марадудиной занимался концертной деятельностью. Пробовал себя в качестве актера. Гастролировал по всему полуострову, побывав с концертами в Балаклаве, Евпатории и Симферополе. Издал сборник рассказов и фельетонов «Нечистая сила». Делал наблюдения и заметки, позволившие позже, в 1922 году, уже в эмиграции, издать книгу «Кипящий котел» о событиях Гражданской войны в Крыму.
Да, то был исторический период, напоминающий характер писателя-пересмешника - кипучий, неспокойный, не признающий авторитетов. То было время, которое тоже ради красного словца не жалело своих отцов. Правда, данный принцип внезапно приобрел политический подтекст. И столь же внезапно Аверченко этот некогда столь любимый им принцип отвергнул. Корней он не имел, но внезапно ему захотелось за что-то зацепиться. Поздно. Ветер уже уносил его дальше.
15 ноября 1920 года Севастополь был взят Красной Армией. За несколько дней до этого Аверченко на одном из последних пароходов уплыл в Константинополь.
Аркадий Тимофеевич Аверченко скончался в Праге 12 марта 1925 года, не дожив нескольких дней до своего 44-летия. Его прах покоится на Ольшанском кладбище...
Смекалистый курортник
В том же году, когда Аверченко уплывал в закат, Михаил Зощенко стал одним из самых популярных писателей молодой Страны Советов. Его рассказы были в ТОПе среди представителей всех общественных слоев. Подогреваемые завистью коллеги пытались вычислить формулу такого колоссального успеха. Горький, к примеру, полагал, что весь зощенковский секрет в правильном соотношении иронии и лирики, Чуковскому центром творчества Зощенко виделась его борьба с черствостью в человеческих отношениях. Но на самом деле Михаил Михайлович просто умел отдыхать в нужное время, в нужном месте, причем не расслабления ради, а для того, чтобы не дать расслабиться другим.
Одним из наиболее характерных рассказов Михаила Зощенко 20-х годов литературоведы считают «Кузницу здоровья».
Рассказ этот, само собой, о Крыме, вернее о среднестатистическом курортнике, ожидающем, что после отдыха на полуострове его жизнь наверняка и насовсем изменится к лучшему. «Зощенко хотел показать нам, что даже простой, забитый обыватель способен “возродиться” и стать открытым для общества человеком», - пишут в своих научных статьях ученые мужи. Современным пиарщикам полуострова, желающим привлечь в Крым как можно больше туристов, неплохо было бы взять подобную фразу на вооружение.
Хотя, на самом деле, рассказ не об этом. Зощенко слишком саркастичен, чтобы что-то рекламировать. Он просто приготовил для читателя то, что было под рукою, приправив «блюдо» из собственных наблюдений фирменной иронией и даже изрядной долей цинизма. Текст тщательно измельчен и напоминает эдакий салат из коротких фраз, чтоб читательскому мозгу удобнее было переваривать. Вот у кого бы поучиться современным блогерам, чтоб и популярно, и не слишком тупо и в лоб получалось.
Впрочем, судите сами:
«…Родственники видят - неладно с парнем. Стали насчет Крыма хлопотать. А то сам не может. Схлопотали.
Поломался, поломался парень, но поехал.
Полтора месяца его там держали. Купали и в ногу какую-то дрянь вспрыскивали.
Наконец вернулся. Приехал.
Это ахнуть можно было от удивленья. Морда, конечно, черная. Лопнуть хочет. Глаза горят. Волосья дыбом стоят. И вся меланхолия пропала… Крым - это форменная жемчужина, как человека обновляет!»
Но, говорят, Крыму Зощенко обязан не только этим, бесспорно удачным опусом. Полуостров вдохновил его и на один из наиболее ярких афоризмов: «Спи скорей - твоя подушка нужна другому».
Этот перл из более позднего литературного произведения, опубликованного во второй половины 30-х годов. Рассказ «Спи скорей» о путешественнике и его попытках уснуть в номере провинциальной гостиницы. Номер этот прямо-таки олицетворение плохого сервиса, в нем есть все «прелести», способные довести курортника до истерики - и разбитое окно, и лужа посреди помещения, и колченогая мебель, и прыгающая кавалерия клопов, и наплевательское отношения персонала, и скандальная соседка, и путаница с документами. В качестве колыбельной, чтобы все-таки как-то уснуть, герой рассказа повторяет фразу: «Спи скорей - твоя подушка нужна другому». Мол, эти слова якобы украшали Дом крестьянина в Феодосии, где измученный бессонницей страдалец отдыхал в прошлом году. Параллели, конечно, не совсем лицеприятны, однако то, что вышеупомянутая, в пух и прах раскритикованная гостиница в итоге осталась без конкретного адреса, уже хорошо. По крайней мере, можно откреститься, мол, к Крыму она на самом деле не имеет никакого отношения.
Роман с «одной женщиной»
Зощенко не любил шумихи вокруг своей персоны, не любил, когда его узнавали на улицах, и потому частенько использовал псевдоним.
Леонард Гендлин в своей книге воспоминаний «Перебирая старые блокноты» цитирует рассказ людей, знавших Зощенко лично: «У писателя были счастливые годы, когда он работал по целым дням, не разгибая спины. По-видимому, работа его бодрила. Именно в эту эпоху бывали такие периоды, когда он казался почти благодушным. Он не предавался дешевым соблазнам популярности, по-прежнему предпочитал оставаться в тени. Однажды мы с ним отдыхали на скамейке в Сестрорецком курорте. К нему подошла милая застенчивая женщина и, путаясь, стала выражать свои нежные читательские чувства.
- Вы не первая совершаете эту ошибку, - сказал Михаил Михайлович. - Возможно, я действительно похож на писателя Зощенко. Но я - Бондаревич».
О подобных случаях Гендлину рассказывал, к примеру, Валентин Стенич, талантливый переводчик, преданный литературе и «без остатка отдававший всю жизнь своему любимому Мише (Зощенко), его верный оруженосец и друг». По словам Стенича, Зощенко однажды прожил в Крыму целый месяц инкогнито, скрываясь под той самой фамилией «Бондаревич».
Однако о своем самом ценном крымском опыте Михаил Зощенко весьма подробно рассказал сам в автобиографическом выступлении 1 апреля 1958 года на дне рождения у Корнея Чуковского. Зощенко утверждал, что его «мнимый разлад с государством и обществом» начался не с постановления ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. о журналах «Звезда» и «Ленинград», а с банального и очень личного происшествия на крымском курорте.
Дело было еще в 1935 году. У Михаила Михайловича случился тогда роман с «одной женщиной». Она была замужем и уже имела постоянного любовника, оттого он и решил перестраховаться. О том, где встретиться, условились следующим образом, мол, Зощенко заедет в Ялту, а там на почте его уже будет ждать письмо от дамы сердца до востребования с указанием места свидания. Но всё пошло не так. «Чтобы проверить почтовых работников Ялты, я послал в Ялту “до востребования” письмо себе самому, - говорил писатель. - Вложил в конверт клочок газеты и надписал на конверте: М.М. Зощенко. Приезжаю в Ялту: письма от нее нет, а мое мне выдали с какой-то заминкой». Как оказалось, заминка вышла неспроста. Об этом Зощенко узнал 11 лет спустя. Тогда он ухаживал совсем за другой дамой. И вдруг оказалось, что она знает о его ялтинском письме гораздо больше той, ради которой и была устроена переписка с самим собой. Муж этой, второй, был в 1935-м работником ГПУ, и в этой организации информация о том, что литератор пишет письма сам себе, наделала много шума. Работники органов всячески изучали странное послание: перлюстрировали его, сфотографировали, долго вчитывались в текст вложенной газеты… В общем искали смысл. Не нашли, но осадок остался…
«Таким образом, вы видите, господа, что власть стала преследовать меня еще раньше, чем это было объявлено официально», - сделал вывод Зощенко. Видимо, несмотря на регулярные связи с замужними женщинами и богатый опыт по части курортных романов, конспиратор из него был никудышний. Еще бы, ведь он ради красного словца не только отца, себя не жалел.
