Проиграли в конечном итоге оба. А «МК в Крыму» выяснял, можно ли подвести общий знаменатель под две творческие биографии, не разделяя их на черное и белое.
Выбор жертвы
Когда речь идет о Черном, ничего нельзя сказать со стопроцентной уверенностью. Во-первых, потому что его архив не сохранился. Во-вторых, он и Черным-то не был. Просто хороший, но саркастичный человек, которого от рождения именовали Александр Михайлович Гликберг. Он тонко чувствовал, и ощущения его остались жить в стихотворениях. «Он шутил, смотрел на кипарисы / И прищурясь слушал скучный вздор…» - написал Черный после посещения Белой дачи. Этими словами он хотел рассказать о Чехове, но рассказал о самом себе.
Современники вспоминали, что Саша Черный всегда «выбирал "жертву" и о ней читались стихи такие меткие, остроумные и верные, но как мы ни просили дать их нам, он никогда их не давал». Не давал, наверное, потому что на самом деле жертвой был он сам, во всяком случае чувствовал себя таковой. И от этого бежать было некуда.
Жертвой можно назвать и Андрея Белого, который тоже не был белым в общепринятом смысле. И пушистым тоже не был. Звали его совсем даже не поэтично Борисом Николаевичем Бугаевым. И пал он в глазах уважаемой публики и своих собственных по причине апломба, позерства и психической нестабильности. Хотел умереть от любви, но умер от Крыма. Но об этом чуть позже, ведь история «про любовь» случилась раньше.
Любовь и двойные стандарты
Роман молодого поэта-символиста Андрея Белого и поэтессы Нины Петровской начался в 1904 году. Поначалу всё было как у всех. Но разве могло быть «как у всех» у двух творческих личностей, двух поэтов, людей явно не от мира сего, особенно если рядом маячил еще и третий поэт, эдакая улучшенная копия Белого (и внешне, и по сути) по фамилии Брюсов?
Любить и быть любимыми - фи, как просто и пошло. Куда интереснее и целесообразнее казалось выстраивать свое чувство в соответствии с эстетикой Серебряного века, поигрывая в декаданс. Вот тут-то и оказалось, что, начав игру, они не договорились о правилах и плохо распределили роли. В итоге Белый бежал, чтобы «ее слишком земная любовь не пятнала его чистых риз». Такова была, так сказать, официальная причина разрыва. На самом же деле он уже придумал, как именно желает запятнать свои ризы. С помощью треугольника. Объектом его новой страсти стала жена Александра Блока, Любовь Дмитриевна Менделеева. Только вот Белый не учел, что не он один любит треугольники.
В игру внезапно вступил «заклятый друг» Валерий Брюсов. Причем могло показаться, что «играл» он на стороне Петровской. На самом деле всё было не так просто. Валерий Яковлевич утешал незадачливую пассию Белого в постели, при этом активно поддерживая в ней страсть к бывшему возлюбленному. Видимо, эксперимент этот был следствием детской страсти Брюсова к чтению, когда он запоем читал литературу по естествознанию вперемешку с французскими бульварными романами.
Кстати, герой одного из таких романов говаривал что-то вроде: «выигравшему в любви достается смерть». Если это так, то в играх декаденствующих поэтов чуть не победил Белый. Весной 1905 года в малой аудитории Политехнического музея он читал лекцию. В антракте Нина Петровская подошла к нему и выстрелила из браунинга в упор. Пистолет, к счастью, дал осечку. Оружие было подарком Брюсова.
Непромокаемые жилетки
У Черного во взаимоотношениях с женщинами было совсем по-другому, что называется по-людски. В 1905-м, том самом году, когда «страсть всей жизни» чуть не добила Белого, Черный женился на женщине старше себя. Его избранница Мария Ивановна Васильева стояла на социальной лестнице на несколько ступеней выше Гликберга. Она состояла в близком родстве с именитыми русскими купцами Елисеевыми, образование получала под крылом профессора Петербургского университета А. И. Введенского, являлась доктором философских наук и преподавала логику. А потом взяла на себя роль ангела-хранителя поэта-сатирика. Правда, Черный не сразу понял, что жене, и только жене, можно рассказать обо всем, что его гложет. Эта ошибка чуть не стала роковой. Ведь в творческой среде всегда найдется тот, у кого за пазухой что-нибудь да спрятано. И иногда это «что-то» оказывается пострашнее револьвера.
В 1909 году Саша Черный впал в депрессию. В этом он решил исповедоваться в письме к человеку, с которым был накоротке. Этим человеком был известный сказочник Корней Чуковский. Именно ему Черный написал о душевном надломе, о стремлении уйти от всего, в том числе и от собственных стихов. Именно перед ним Черный не постеснялся выказать сильнейшую усталость.
Но Чуковский оказался не тем человеком, которого стоило использовать в качестве жилетки. Позже между литераторами произошел разрыв, и Корней Иванович публично заявил, что «Саша Черный - поэт микроскопический, худосочный самоедик с лимонным сердцем и лимонной головой, который только и делает, что скулит, хнычет, насквозь прокисливая души читающим его сатиры». Но это было потом…
В 1909-м Чуковский еще был способен проникнуться. Правда, не без намеков на собственную сверхпроницательность. Мол, он, Чуковский, подметил неврастению Черного раньше, чем тот сам в ней признался, еще в 1908-м. Корней Иванович вспоминал, как его визави однажды заехал к нему зимой сразу после поездки в Финляндию. Черный побывал на водопаде Иматра, который «нагнал на него смертельную скуку, и бывали минуты, когда ему страшно хотелось броситься вниз головой».
Бороться с депрессией, которая, по признанию самого Черного, была вызвана частыми разъездами, поэт решил … еще более частыми разъездами. И сам себя отправил на все четыре стороны. После Финляндии север можно было вычеркнуть из списка (хотя, следует признать, Черный возвращался туда, но уже не для любования водопадами, а просто чтобы покататься на лыжах). И дальше двигаться по часовой стрелке: сначала на восток, потом на юг и, наконец, на запад. Как ни странно, такая стратегия оздоровления сработала. Пребывание летом 1909 года на востоке, в Башкирии, взбодрило организм Саши Черного. Теперь стрелки его внутренних часов указывали на юг, на Крым.
Серьезная поэзия
Саша Черный с женой Марией Ивановной появился на полуострове в 1911 году. Когда именно, исследователи сказать затрудняются. Мол, в крымских стихах поэт говорит и о весне, и упоминает приметы, свойственные августу: «Съел виноград. Вздремнул немножко. / Ем дыню роговою ложкой…»
Это строки из стихотворения «В старом Крыму», которое датируют то 1911-м, то 1923 годом. В нем всё как есть. Практически никакого сарказма. Прям-таки серьезная поэзия о нормальном отдыхе.
Чета Черных начала свой вояж с Севастополя, потом была Ялта и, наконец, они поселились в Мисхоре. Севастопольский филолог Виктория Миленко в своей книге «Печальный рыцарь смеха» объясняет этот выбор следующим образом: «Мисхор - татарская деревня в 12 километрах от Ялты, осененная зубчатой вершиной горы Ай-Петри, тогда еще не была курортной зоной в современном ее виде. Неудивительно, что Саша с женой поселились именно в Мисхоре: они не любили курортных городов и всегда искали какую-нибудь глушь».
В этой видимости глуши Черному нужна была и видимость ничегонеделания: «Освобождаю тыл из кресла. / В халат запахиваю чресла… / Иду купаться… / Вот и всё».
Но на самом деле это было далеко не всё. Кроме вышеперечисленного поэт еще как минимум ностальгировал и фантазировал. Он побывал в ялтинском доме Антона Павловича Чехова, с упоением бродил по саду, прикасался к деревьям, помнившим великого писателя, и, возможно, встретился с его матерью Евгенией Яковлевной и сестрой Марией Павловной. А возможно, и нет.
Двое для коллекции
Андрей Белый попал в Крым совсем по другим причинам. Ничего личного, так сказать. Всё случилось благодаря тому, что некий парижанин из Коктебеля Макс Волошин страстно любил коллекционировать людей. Просто хобби такое. И наличие дома в Коктебеле этой маленькой слабости великого человека очень даже способствовало.
Волошин впервые увидел Андрея Белого на званом ужине у уже упомянутого Брюсова. А Белому, никогда не сравнивавшему себя с Валерием Яковлевичем, в момент этой эпохальной встречи внезапно захотелось сравнений: «Волошин был необходим эти годы Москве: без него, округлителя острых углов, я не знаю, чем кончилось бы заострение мнений: меж “нами” и нашими злопыхающими осмеятелями; в демонстрации от символизма он был - точно плакат с начертанием “ангела мира”; Валерий же Брюсов был скорее плакатом с начертанием “дьявола”; Брюсов - “углил”; Волошин - “круглил”; Брюсов действовал голосом, сухо гортанным, как клекот стервятника; “Макс” же Волошин, рыжавый и розовый, голосом влажным, как розовым маслом, мастил наши уши…»
Слова эти, вкусные и яркие, прозвучали, как заключение некоего договора, оказание своеобразной чести быть третьей стороной Бело-Брюсовского излюбленного треугольника, на этот раз, правда, не любовного.
Само собой, Брюсов и Белый в дальнейшем бывали у Макса в Коктебеле. Макс их волшебным образом уравнивал друг с другом, потому как контрастировал с обоими. И еще он показывал им, что неизбежное может быть не только символичным, но и вполне реальным. Поэтому логично, наверное, что именно из Коктебеля оба поэта, и Белый и его «не разлей вода» Брюсов, отправились в последний путь. Пребывание на юге, правда, было лишь косвенной причиной смерти и того и другого, но тем не менее…
Вот что о смерти Валерия Брюсова пишет Марина Куропаткина в книге «Тайны смертей русских поэтов»: «Последней вспышкой творческой активности Брюсова стала его поездка в Крым летом 1924 года. К тому времени его здоровье было окончательно подорвано моральными терзаниями, лишениями и злоупотреблением морфием. В Крыму Валерий Брюсов с неохотой осмотрел немногие достопримечательности, в глубине души пытаясь обрести то необыкновенное состояние души, при котором поэта посещает вдохновение. Убедившись в невозможности этого, поникший, с потухшими глазами, поэт посетил своего старого друга Волошина… В гостях у Волошина Брюсов опять встретился с Андреем Белым и провел с ним много времени… Однажды, в роковой для Брюсова день, он, Андрей Белый и еще несколько гостей Волошина отправились на экскурсию в горы и попали под сильный дождь. Согласно одной из версий, Брюсов снял с себя пиджак и отдал его одной из женщин, чтобы защитить от дождя, а сам простудился. По другой версии, о которой до настоящего времени было мало известно, Брюсов и Белый отделились от своих товарищей и отправились на уединенную прогулку, во время которой некоторое время сидели или лежали на холодной земле и промокли под дождем. Вернувшись в дом, Брюсов заболел. У него поднялась температура и начался кашель. Белый, которому поход в горы не повредил, не отходил от друга ни на минуту. Он давал мечущемуся в жару Брюсову лекарство, обтирал его холодной губкой и развлекал смешными историями».
Тогда болезнь отступила. И Брюсов с Белым вернулись в Москву. И болезнь тоже вернулась. И на этот раз ослабленный организм не выдержал. Поэта не стало 9 октября 1924 года.
Белый последовал за своим визави спустя 10 лет. Он умер 8 января 1934 года от инсульта, ставшего следствием солнечного удара, который случился с ним всё в том же Коктебеле.
Причаститься величием
Смерть Черного была более резонансной. Но к Крыму никакого отношения не имела.
«…И ходят по Парижу русские люди и говорят при встречах: “Саша Черный умер - неужели правда? Саша Черный скончался! Какое несчастье, какая несправедливость! Зачем так рано?” И это говорят все: бывшие политики, бывшие воины, шоферы и рабочие, женщины всех возрастов, девушки, мальчики и девочки - все! Тихое народное горе. И рыжая девчонка лет одиннадцати, научившаяся читать по его азбуке с картинками, спросила меня под вечер на улице:
- Скажите, это правду говорят, что моего Саши Черного больше уже нет? - И у нее задрожала нижняя губа».
Так написал в некрологе другу Александр Куприн. А писать некрологи Куприн умел, натренировавшись на подобном сочинении в честь собственного «литературного отца» Антона Павловича Чехова. Возможно, в вышеприведенном отрывке имеются преувеличения. Возможно, маленькая рыжая девчушка существовала лишь в воображении автора. Но купринское «слишком рано» попало в точку. Смерть в 52 года для талантливого человека действительно слишком. Слишком было и то, что после смерти Черного в 1932 году вдруг стало казаться, что его любили многие, а уважали практически все. Но это было не так, потому что трудно любить и уважать человека, который всегда был вещью в себе, не входил в модные и актуальные «литературные обоймы», а просто с «безнадежным оптимизмом» и упрямством Мессии вскрывал гнойники и язвы окружавшего его социума, выказывая крайнюю степень неприятия всех нищих духом. Про таких при жизни говорят: «Корону-то сними!» А провожая в последний путь, стараются речитативом пропеть хвалу, демонстрируя собственную избранность и причастность. Впрочем, именно так случается с большинством известных личностей вне зависимости от того, черные они или белые.
