Как в Коктебеле морского черта превратили в испанскую поэтессу

"Сплит" по-крымски

О том, что такое расщепление личности, подавляющее большинство - к счастью ли, к сожалению ли - судит по известному американскому психологическому триллеру «Сплит». Но триллер этот отнюдь не фантастика. Психиатры говорят, что альтернирующая личность (вторая, третья и так далее) действительно может появиться и появляется тогда, когда первая, основная, переносит настолько болезненную внутреннюю катастрофу, что мозг просто отказывается принимать тот факт, что всё это случилось с именно с ней. 

"Сплит" по-крымски
фото: crimea.mk.ru

Правда, случается, что катализатором к активизации потаенных «я» могут стать не объективные события, а чья-то субъективная потребность вытащить их на свет божий и посмотреть, что из этого выйдет.

«МК в Крыму» вспоминает историю Черубины, несуществующей испанской поэтессы, родившейся на крымской земле благодаря умелой мистификации поэта, критика и художника Максимилиана Волошина.

Генеалогия и патология

О катастрофах детства хромоногая скромница Елизавета Дмитриева могла бы порассказать всякое. Столько, что с лихвой хватило бы и на солидный труд по психиатрии, и на сценарий для психологического триллера. Семейка у Лили, как ее впоследствии называл Макс Волошин, была еще та.

Елизавета Ивановна Дмитриева родилась в Санкт-Петербурге 31 марта (12 апреля) 1887 года в небогатой дворянской семье. Отец ее служил учителем чистописания. Он рано умер от чахотки, оставив болезнь семилетней дочери в качестве наследства. Плюс к этому она заметно хромала. Но девчушка страдала не от болезни и не от хромоты. Об этих «маленьких неприятностях» она впоследствии упоминала лишь вскользь. Зато многократно, с неким мазохистским наслаждением рассказывала о своем брате.

«Брат мой очень странный и необыкновенный, - цитирует Волошин в своей «Истории Черубины» воспоминания Лили Дмитриевой. - Он рассказывал мне страшные истории из Эдгара По и за это заставлял меня выпрыгивать из слухового окна сеновала. Это было очень высоко и страшно, но я все-таки прыгала. Сестра тоже рассказывала, но всякий раз, когда рассказывала, разбивала мне куклу, чтобы ничего не делалось даром. Мы иногда приносили в жертву игрушки, бросая их в огонь. Однажды принесли в жертву щенка, он завизжал… Однажды он сказал мне таинственно: «Я узнал необыкновенную вещь, которую не знает еще никто. Взрослые еще об этом и не подозревают. Дьявол победил Бога и запер его в чулан…»

И Елизавета тоже заперла своего «бога», поэзию, заточила ее в дальнюю темницу своей души, где она томилась до тех пор, пока ее не отпустили на волю…

Роковое лето

До того, в определенном смысли рокового крымского лета 1909 года Елизавета Дмитриева пыталась жить нормальной жизнью. В 17 лет закончила гимназию с серебряной медалью, поступила в Женский педагогический институт, где слушала лекции сразу по двум специальностям: средневековая история и французская средневековая литература. Параллельно вольнослушательницей посещала занятия в Петербургском университете, изучала старофранцузский язык и испанскую литературу. В 1906 г. Елизавета познакомилась и обручилась со студентом Всеволодом Васильевым (Волей). Казалось бы, вырвавшись из своей ненормальной семьи, она наконец обрела обычность, отвоевала право жить как все нормальные люди. Но тут скопом произошло сразу три события.

Во-первых, Елизавета приехала в Коктебель. Во-вторых, в Петербурге С. К. Маковский («Papa Mako», как его называли в литературных кругах) создавал первый литературный журнал, но, что куда важнее, несмотря на явную нехватку талантов, стихи перспективной, но «не элегантной и хромой» Дмитриевой этот эстет отверг. В-третьих, Волошин с помощью своего черта Габриака дал альтернирующей личности Елизаветы возможность войти в историю в качестве отдельной творческой единицы.

«Габриак был морской чорт, найденный в Коктебеле, на берегу, против мыса Мальчин. Он был выточен волнами из корня виноградной лозы и имел одну руку, одну ногу и собачью морду с добродушным выражением лица…», «Имя ему было дано в Коктебеле. Мы долго рылись в чертовских святцах («Демонология» Бодена) и, наконец, остановились на имени «Габриах». Это был бес, защищающий от злых духов. Такая роль шла к добродушному выражению лица нашего чорта…», «Он жил у меня в кабинете, на полке с французскими поэтами, вместе со своей сестрой, девушкой без головы, но с распущенными волосами, также выточенной из виноградного корня, до тех пор, пока не был подарен мною Лиле».

Само собой, на смену робкой и интеллигентной девушке с заметным невооруженному глазу физическим недостатком, благодаря «магии» Волошина, просто обязана была прийти роковая соблазнительница, не скрывающая своих многочисленных талантов. А уже упомянутый Papa Mako сам напросился стать первой жертвой освобожденного альтер-эго.

Таинственная и неотразимая

«Для аристократичности чорт обозначил свое имя первой буквой, в фамилии изменил на французский лад окончание и прибавил частицу «Де»: Ч. де Габриак, - повествовал Волошин. - Мы долго ломали голову, ища женское имя, начинающееся на Ч., пока наконец Лиля не вспомнила об одной Брет-Гартовской героине. Она жила на корабле, была возлюбленной многих матросов и носила имя Черубины. Чтобы окончательно очаровать Papa Mako, для такой светской женщины необходим был герб… Письмо было написано на бумаге с траурным обрезом и запечатано черным сургучом. На печати был девиз: «Vae victis!» [Горе побежденным! (Лат.)] …» К тому же Черубину сделали страстной католичкой, ведь, как признавался Макс Волошин, «эта тема еще не была использована в тогдашнем Петербурге».

Имиджмейкер Волошин поработал на славу. Маковский принял стихи загадочной красавицы. А при встрече еще и хвастался крымскому шутнику: «Вот видите, Максимилиан Александрович, я всегда вам говорил, что вы слишком мало обращаете внимания на светских женщин. Посмотрите, какие одна из них прислала мне стихи! Такие сотрудники для «Аполлона» необходимы!» Черубине был написан ответ на французском языке, «чрезвычайно лестный для начинающего поэта, с просьбой порыться в старых тетрадях и прислать всё, что она до сих пор писала».

Маковский и сам не заметил, как стал соучастником сотворения этого мифа. Дмитриева позвонила ему, и он, желая доказать собственную проницательность, сам рассказал ей факты ее вымышленной биографии. Мол, ее отец - француз из Южной Франции, мать - русская, а она сама - воспитанница монастыря в Толедо. На том и порешили.

Ситуация выходит из-под контроля

Легенда о Черубине распространилась по Петербургу с молниеносной быстротой. Прекрасной поэтессой-затворницей была заинтригована вся редакция «Аполлона», заочно влюбившийся в Черубину редактор С. Маковский напечатал ее стихи двумя большими циклами. Черубина, казалось, начала жить собственной жизнью. О ней появлялись всё новые и новые сведения. И Дмитриева испугалась, ведь свое второе «я» она больше не контролировала. «Ей всё казалось, что она должна встретить живую Черубину, которая спросит у нее ответа», - горестно констатировал Волошин.

Загнанная в угол излишним интересом публики к своей несуществующей персоне, Черубина написала редактору Маковскому последнее стихотворение, эдакое прости-прощай: «Милый друг, Вы приподняли / Только край моей вуали...», после чего умерла (Черубина, разумеется, не Дмитриева)…

Дмитриева же, публично разоблачив себя, уничтожила не только Черубину, но и поэтессу в себе. Едва Черубины не стало, мишенью для светских сплетен и досужих домыслов стала она, чувствительная и всё чрезвычайно болезненно воспринимающая Елизавета Дмитриева. Именно о ней внезапно стали говорить как о роковой соблазнительнице, крутившей в Крыму романы с Волошиным и Гумилевым. А Волошин с Гумилевым, словно в подтверждение этих слухов, решили устроить громкий скандал, затеяли дуэль за честь прекрасной дамы. Но она-то, Елизавета, вовсе не была прекрасной дамой, спрос вовсе не с нее, а с той другой, с Черубины…

И Елизавета ударилась в бега… Угасла она быстро и незаметно для широкой публики, пережив Черубину чуть больше чем на полтора десятка лет.

Но сначала был Коктебель…

Итак, 25 мая 1909 года Николай Гумилев и Елизавета Дмитриева вместе приехали в гости к Волошину. «Летом этого года, - вспоминал А. Толстой, - Гумилев приехал на взморье, близ Феодосии, в Коктебель. Мне кажется, что его влекла туда встреча с Дмитриевой, молодой девушкой, судьба которой впоследствии была так необычна. С первых дней Гумилев понял, что приехал напрасно: у Дмитриевой началась, как раз в это время, ее удивительная и короткая полоса жизни, сделавшая из нее одну из самых фантастических и печальных фигур в русской литературе... Гумилев с иронией встретил любовную неудачу: в продолжении недели он занимался ловлей тарантулов. Его карманы были набиты пауками, посаженными в спичечные коробки. Он устраивал бой тарантулов. К нему было страшно подойти. Затем он заперся у себя в чердачной комнате дачи и написал замечательную, столь прославленную впоследствии, поэму «Капитаны». После этого он выпустил пауков и уехал…» А на свет внезапно появилась Черубина. И история получила совсем неожиданное продолжение.

23 ноября 1909 г. в номере газеты «Молва» было напечатано сообщение следующего содержания: «22 ноября с.г. состоялась дуэль между литераторами Максимилианом Волошиным и Николаем Гумилевым. Место поединка - Черная речка. Оружие - гладкоствольные пистолы без мушки. В числе секундантов - гр. Ал. Толстой и художник кн. Шервашидзе. Распоряжался дуэлью гр. Толстой. По его команде противники нажали курки. Оба не рассчитали отдачи, и дуэль обошлась благополучно: пули прожужжали мимо. Дуэлянты холодно пожали друг другу руки, но мирные отношения не наладились. Причины дуэли - романического характера; оскорбленным в этом инциденте является Волошин».

Каждый из участников был наказан штрафом в десять рублей. Вся желтая столичная пресса смеялась над двумя известными поэтами. Но Волошин знал: хорошо смеется тот, кто смеется последним. И он уже подготовил почву, чтобы стать таковым. Во-первых, как видим из официального сообщения, «оскорбленным в инциденте» был объявлен Волошин. Хотя свидетели, конкретно Толстой, утверждают, что скандал спровоцировал Макс: «…неожиданно для всех гроза разразилась над головой Гумилева… Но я знаю и утверждаю, что обвинение, брошенное ему, - в произнесении им некоторых неосторожных слов - было ложно: слов этих он не произносил и произнести не мог. Однако из гордости и презрения он молчал, не отрицая обвинения, когда же была устроена очная ставка и он услышал на очной ставке ложь, то он из гордости и презрения подтвердил эту ложь. В Мариинском театре, наверху, в огромной, как площадь, мастерской Головина... произошла тяжелая сцена в двух шагах от меня: поэт Волошин, бросившись к Гумилеву, оскорбил его. К ним подбежали Анненский, Головин, В. Иванов. Но Гумилев, прямой, весь напряженный, заложив руки за спину и стиснув их, уже овладел собою. Здесь же он вызвал на дуэль Волошина…»

Во-вторых, в самой истории с дуэлью, и это отмечают многие исследователи, много странного и непонятного. Один из вариантов, призванных ответить на вопросы «Почему?» и «Зачем?», таков: поскольку мистификация с Черубиной была на грани разоблачения, Макс хотел побыстрей закончить игру, причем без урона для собственной репутации, а для этого надо было пожертвовать своей «королевой», то бишь «слить» Дмитриеву. Но как не прослыть мошенником и предателем? Очень просто, следует переключить внимание на личные отношения и выставить себя благородным защитником слабой женщины. Сделав ставку на подобную тактику, Волошин не прогадал. Теперь осталось создать образ той самой слабой женщины, которую необходимо защищать мистификациями и дуэлями. Иначе получалось бы, что он сломал жизнь успешной светской красавице-интеллектуалке, а не вынужден был позволить поставить на место «сумасшедшую» (в своих воспоминаниях Волошин обозначает Дмитриеву и этим нелицеприятным словом), которой сам он, эдакий интеллектуальный бессребреник и просто порядочнейший мужчина, старался помочь всеми силами и способами, но, видно, не судьба…

Еще одна мистификация?

При работе над материалом автор статьи отметил целый ряд несоответствий в воспоминаниях о, так сказать, официальной личности Елизаветы Дмитриевой. И подобно тому, как все дороги ведут в Рим, в данном случае все несостыковки произрастают от безоговорочной веры в объективность и правдивость рассказов о Дмитриевой Макса Волошина, точность цитирования им ее воспоминаний о себе. Но был ли Волошин документалистом? Нет, он был любителем мифов и великим мифотворцем. Так не является ли повествование о болезненности, некрасивости и вредоносных для психики обстоятельствах детства Лили еще одной придумкой Макса, сродни той, благодаря которой он пристроил на российский литературный Олимп своего морского черта? Возможно. Только это была мистификация со знаком минус. Или, как вариант, попытка оправдать себя.

Что наводит на такие мысли? Объективные факты.

Оказывается, настоящая Елизавета Дмитриева, хромая, больная и некрасивая «серая мышка», была еще большей сердцеедкой, чем ее надуманный двойник. Причем в списке ее любовных побед значатся весьма известные личности, в том числе и сам Макс Волошин.

Так, находясь в Париже, уже обрученная с Васильевым, «скромница» Елизавета не только и не столько изучала старофранцузский язык, сколько вела довольно-таки активную светскую жизнь. И, кстати, пользовалась огромной популярностью в богемных кругах. Художники сражались за честь написать ее с натуры. Она, в частности, позировала Себастьяну Гуревичу, живописцу, близкому к эсеровским кругам. Елизавета Дмитриева заинтересовала Гуревича как «роковая женщина» в стиле любимых героинь его учителя, «самого демонического художника эпохи модерн» Франца фон Штука (заметьте, речь идет именно о Дмитриевой, а не о Черубине). И в его мастерской познакомилась с депрессирующим от очередного отказа Анны Горенко (Ахматовой) Николаем Гумилевым. В своей «Исповеди» Дмитриева описывает Гумилева свысока, с прямотой и определенной долей цинизма, отличающими опытных сердцеедок: «Он (Гумилев) был еще совсем мальчик, бледный, мрачное лицо, шепелявый говор, в руках он держал большую змейку из голубого бисера…»

Их встреча состоялась в июле 1907 года. Они оба увлекались рыцарскими романами и писали стихи на схожие темы. Потом Гумилев внезапно уехал в Нормандию, причины достоверно неизвестны, но существуют предположения, что его не устроили отношения «l'amour trois» (третьим был пресловутый Гуревич).

В 1908 году Гумилева опять потянуло к Дмитриевой, но незадолго до этого, 22 марта 1908 года, на одном из литературных вечеров в Петербурге (по-видимому, на «Башне» Вячеслава Иванова) Дмитриева познакомилась с Максом Волошиным. Опять вырисовывалась столь любимая Елизаветой геометрическая фигура - треугольник (законная жена Волошина и официальный жених Дмитриевой в расчет не принимались). Однако «роковая женщина» даже не предполагала, с кем она связалась. Ведь если Гумилев согласен был быть пешкой в игре Дмитриевой (даже делал ей предложение, но она отказалась, ссылаясь на своего жениха, «связанная жалостью к большой, непонятной мне любви»), то Макс включился в партию активно. Он всё время создавал свои правила. И в итоге обыграл Елизавету, оставив ее в памяти потомков как некрасивую, выросшую в семье с нездоровыми отношениями, больную на голову авантюристку, способную писать стихи только с его помощью, а публиковаться только под чужим именем.

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №10 от 27 февраля 2019

Заголовок в газете: "Сплит" по-крымски

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Популярно в соцсетях

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру