Об этом времени сам поэт много позже вспоминал: «Вундеркинд! Вундеркинд! На мое счастье нашелся один добрый человек – учитель городского училища Борис Семеныч Выровой. Он пригласил меня к себе и долго отговаривал печататься в газете. На меня это произвело сильное впечатление. И вот мальчишке хватило воли отказаться от славы (а ведь дети так тщеславны) и даже от денег (мне все-таки что-то такое платили, во всяком случае неизмеримо больше, чем я мог выклянчить у матери…».
Возможно, повлияло и то, что юный поэт понимал: «Стихи, которые я печатал в газете, принадлежат не совсем мне: их правил редактор по фамилии Школьник. По-моему, этим все сказано. на 90% написано Школьником, где он воспел самого себя…».
Училище Сельвинский закончил в 1915 году с отличием, и имел право поступить в пятый класс гимназии. Но в тот год в Евпаторийской мужской гимназии для него в 5-х классах не оказалось места. Как он сам вспоминал: «Если бы мой отец обладал средствами, он отправил бы меня в Симферополь, где кроме казенной гимназии существовало много частных «с правами»: Волошенко, Свищева. Но денег у нас не было, поэтому, окончив 4 класса с наградой, я вынужден был поступить в четвертый, как если бы остался на второй год. Это меня мучило, и я из пятого класса шагнул в седьмой».
В то время такое было возможно. Например, брат Анны Ахматовой, Андрей Горенко, когда их семья в 1905 году приехала в Евпаторию, до этого учился только один год, в первом классе Царскосельской гимназии. Но перед отъездом он сдал экзамены за 7 класс и в Евпатории был принят сразу в последний, восьмой. Уже к лету 1906 года он получил аттестат об окончании Евпаторийской гимназии с золотой медалью.
В августе 1917 года отец будущего поэта Сельвинского подает прошение директору гимназии: «Желая дать образование сыну моему Илье во вверенной Вам гимназии, имею честь просить распоряжения Вашего о том, чтобы он был принят в седьмой класс по экзамену». А это значит, что весной 1917 года Илье пришлось усиленно заниматься и сдавать экзамены не только за пятый класс, но и за шестой. Вот почему он мог много позже вспоминать: «Февральская революция почти не коснулась нашего города».
Но скорее всего его суждения об этом времени были неискренними. В советское время историю Февральской революции и события этого периода следовало характеризовать только негативно, противопоставляя ей Великую Октябрьскую революцию. Поэтому даже если Сельвинский как будущий большой поэт рождался именно тогда, то прямо об этом советскому поэту говорить не полагалось. А между тем многое наводит на мысли о том, что так и было. Достаточно открыть первый том его собрания сочинений (1971), который начинается разделом «Гимназическая муза».
Если своим детским стихам Сельвинский не находил оправдания и не хотел их вспоминать и публиковать, то от стихов гимназического периода решительно не желал отказываться и даже не желал их «улучшать»: «Впоследствии я правил все и вся, но к гимназическим стихам до сих пор отношусь с благоговением» (Из дневника, 1964).
В упомянутом собрании сочинений мы находим 1 стихотворение 1915 года, 3 – 1916, и 8 – 1917, 10 – 1918, 15 – 1919. Здесь следует учесть, что в 1918 году поэт в гимназии не учился, его увлек вихрь гражданской войны, и возвратился он к учебе только после тяжелого ранения. Половина стихов 1919 года написана в севастопольской тюрьме: поэта туда отправили из Симферополя по подозрению в подпольной деятельности.
Уже это показывает, что поэтический «скачок» произошел у Ильи Сельвинского именно в 1917 году, именно тогда по-настоящему рождался будущий поэт.
12 марта 1917 года в «Евпаторийских новостях» появилось восторженное стихотворение «Обновленной России» в честь свержения самодержавия. Оно подписано простым псевдонимом С., что конечно постоянных читателей газеты должно было бы заставить вспомнить о недавнем евпаторийском «вундеркинде».
Герой-страна! Широк твой взмах!
Привет тебе, свободный без оков!
Заржавленные цепи в прах
Рассыпались и был готов
Позорный столб, и пригвоздить
Сыны наживы собрались тебя.
Вот молот поднят гвоздь пробить
И на Голгофе честь, Герой, твоя.
От тьмы, казалось, ты ослеп,
Не видел ты и бездны роковой.
Но вдруг загромыхала цепь –
И в миг один свободен ты, Герой!
Свободный! Мой прими привет!
Да будет слава гордая вечна!
Да будет вечен яркий свет!
Привет тебе, привет! Герой-страна!
Эти стихи были вполне в духе прежних стихов Сельвинского в этой газете. Редактором газеты все еще оставался В.Б. Школьник, и он не мог не знать, что указание в подписи автора только буквы «С» в городе скорее всего вызовет ассоциации с Сельвинским. Интересно, что у Сельвинского сохранилось гимназическое стихотворение «Буква «С», где упоминается и его соученик Георгий Сахаров. Был ли он тоже поэт, неизвестно. В газете печатались и другие поэты на букву «С», но они не скрывали фамилий. В музее Сельвинского считают, что это стихотворение написал не он, исходя из стиля его известных стихов того периода.
В те времена Илья еще не писал патриотических и политических стихов, но на фоне всеобщего восторга свержения самодержавия, может, поддался искушению. В таком случае, не обошлось и без участия Школьника. Но не исключено, что эти стихи не на 90%, а на все 100, принадлежат Школьнику. Так что, на наш взгляд, загадка остается.
Ведь у Сельвинского основная тема того года – лирическая. Это описания природы и мысли, связанные с ней, а также тема любви, или для романтического юноши, скорее предчувствия любви, ее поиски. В его жизни и стихах появляются девушки, ученицы женской гимназии. О них Сельвинский вспоминал и много лет спустя. Одна из подруг приснилась ему во сне, который начался «с того, что было на самом деле»: «Ее зовут Шура Заруднева. Ей 16. Накануне мы с ней бродили по берегу и, хотя не сказали друг другу ни слова, но т.к. держались за руки – пальцы в пальцы – и все время сладостно их перебирали – нам казалось, что сказано было очень много. Сегодня она обещала опять пойти со мною по берегу, и я пришел за ней, уверенный, что она тут же освободится».
Но девушка задержалась на благотворительном мероприятии для военных, и Илья ее не дождался. Он обиделся и ушел, и больше они не встречались. Были у молодого поэта и другие увлечения, но только одно из них превратилось в цикл стихов, отзвук которых проникал в его поэзию до конца жизни. Это была Лиза Авах, о которой Сельвинский вспоминал, что она его не любила. Но именно она вдохновила его на стихи 1917 года:
Девушка у моря бродит с тихим пеньем,
Золотые ноги в желтых босоножках.
Ветер лепит юбку к животу, коленям:
Девушка у моря бродит с тихим пеньем,
С голыми ногами, но в манто осеннем,
И глядит, как мчится лето по дорожке.
Девушка у моря бродит с тихим пеньем,
Золотые ноги в желтых босоножках.
Триолет. 1917.
Это стихотворение и послужило началом цикла стихов «о красном манто», следующее уже имело это название:
Красное манто с каким-то бурым мехом,
Бархатный берет, зубов голубизна,
Милое лицо с таким лукавым смехом,
Пьяно-алый рот, веселый как весна.
Черные глаза, мерцающие лаской,
Загнутый изгиб, что кукольных, ресниц,
От которых тень ложится полумаской,
От которых взгляд, как переблик зарниц.
(Красное манто. 1917.)
Прошло два года, за это время Сельвинский много пережил. Участвовал в боях с немецкими оккупантами, был ранен, возвратился домой, окончил гимназию. Наряду с этим занимался подпольной работой, помогал крымским партизанам из отряда «Красные каски», отсидел в тюрьме у белых. Мечта о девушке в красном манто за это время претерпела метаморфозы, и поэт создает еще одно стихотворение с тем же названием, где пытается выразить к этим своим чувствам саркастическое отношение.
Снова оно, багровое в клетку,
И этот дремучий куний мех…
Я знаю: не химик в ожогах рыжих
Пропитывал формулой эту ткань,
Не импрессионист ателье Парижа
Обдумал покрой его до завитка.
Нет! Сатана из гранитного сердца
Выдавил кровь мою черной хной,
Нервы и жилы, лишив меня смерти,
Тонкою сеткой продев в сукно.
И вот я брожу по каналам улиц,
Словно пустой водолазный чехол.
Рекламы дразнили, и двери дули,
И меховой пеной плыл мюзик-холл.
(Красное манто. 1919.)
Советский критик О. Резник в 1960-х годах видел в подобных ранних стихах Сельвинского влияние Гумилева, Северянина, и особенно Бунина и Блока, и в тоже время попытки преодоления, отталкивания от них. Так и в цикле «Красное манто» отразилось подобное противоречие: поэта что-то притягивало к героине, но при попытках сближения возникало отталкивание:
Она поглядела. Губы ходили.
Отвечала точно, впопад.
А манто вздувалось, и нервной пылью
Билась и корчилась каждая пядь.
Этот поэтический образ, как видно, не отпускал Сельвинского. В 1919 году он замысливает грандиозное поэтическое произведение: Корону корон сонетов «Ублюдок». Его главный герой Георгий Гай, прототипом которого является сам автор, как и он, приходит новичком в 7-й класс евпаторийской гимназии:
Ни звука в черном коридоре.
Уроки в классах. Лишь в седьмом
Стыл недогубленный бином —
Там, пропустивши 3 недели,
Был принят новый гимназист;
И проскакал по партам свист:
— «Эге, а это чтó за зелье?!»
Как и всем новичкам, герою поэмы, приходится отстаивать свое право на достойное отношение со стороны гимназического сообщества, поэтому он первый бросает вызов:
— «Я знаю школ святой завет,
Гимназий вековой обычай.
По нем весь класс, шутя, нет-нет,
А новичка на битву кличет».
Победа над первыми силачами гимназии обеспечивает «богатырю в 17 лет» уважение одноклассников, и как положено в поэмах, на ее страницах появляется героиня, снова «девушка в красном манто». В поэме возникает ее подробный лирический портрет:
Она стояла у мансард
В манто, распахнутом кокеткой,
Туманно-красном с бурой клеткой,
С воротником Marie-Stuarte.
Ея ресницы треугольны,
Как ассирийцев письмена.
Виски по-английски она
К глазам зачесывала вольно,
И оттеняли синий чуб
Заливы ее спелых губ.
По-детски сморщив легкий лоб,
Она глядит на путы троп…
Герои поэмы встречаются и знакомятся:
Молчали, медленно алея
Златым лицом, ушами, шеей,
Не поднимая смуглых век.
Вдохнул по-детски. Будто труд,
Истомно изогнулся в стане:
«Жорж Гай — вот так меня зовут.
А вас?» — « Я — Лиза Обояни».
В отличие от цикла стихов «Красное манто» в поэме появляется имя героини. Их отношение друг к другу выражено поэтически точно и соответствует пониманию героя, что Лиза его не любила:
А Гай и сердца не сберег —
Он обронил его у ног…
Что ж Лиза? Да плясала, пела —
Ей не было до него дела.
Но все ж он не был ей чужим,
Он был ея ручной, ну… зубр.
Можно полагать, что истинные чувства Сельвинского-гимназиста в 1917 году выражены в поэтических строчках, посвященных влюбленному Георгию Гаю:
Он опьянялся даже тенью
Ея изящного манто.
Он говорил… И все не то,
Не то, не то… И в легкой смене
Он дни калечил в исступленьи,
Ловя лишь отблеск золотой.
Он ветру в ухо из каприза,
Как песню, петь бессменно мог
Лишь имя — «Лиза, Лиза, Лиза»;
И в классе, под сухой урок,
Писал на парте вязью сизой —
Луиза, Лисавет, Элиза —
Вверх, вниз и вдоль и поперек...
И вдруг: «Гай! Объясните ток».
Но эта мечта о грандиозном произведении не получила завершения. Сельвинский вспоминал: «В 1919 году я задумал создать корону корон сонетов — „Георгий Гай“, где магистралью была бы целая корона. Такая поэма должна была бы иметь 3164 строки и обладать женскими рифмами для катренов в количестве 196, мужскими — 196, женскими для терцин — 154, мужскими для терцин — 154. Я написал было несколько первых сонетов, но вовремя одумался. Это было для меня счастьем: к концу работы я, несомненно, сошел бы с ума».
Героиней этого произведения должна была стать гимназистка, прототип которой известен исследователям жизни и творчества Сельвинского. По словам поэта: «Когда я влюбился в Лизу Авах, самую красивую и самую богатую девушку в Евпатории, отец сказал: «Ну вот, я же говорил, что этот человек своей смертью не умрет».
Скорее всего, это были в основном поэтические мечты о любви, воплощавшиеся в строчки стихов. Богатые девушки Евпатории держались «своего круга» и выходили замуж за сыновей состоятельных горожан. Бедному гимназисту в этом смысле не могла помочь ни Февральская, ни Октябрьская революция. Когда в 1960-е годы Илья Львович вспоминал о Лизе в стихотворении «Двойники», он ничего не знал о ее дальнейшей судьбе. Ему и через много лет виделся ее прежний образ:
Тот же милый, в талии тонкий,
Но широкий в плечах силуэт,
Те же вздернутые губенки
Баловницы семнадцати лет,
То же пенье с легкой гримасой,
Неуверенное с листа,
А ресницы ее полумаской
Оттеняют бледность лица.
Как и многие богатые евпаторийцы, Лиза Авах оказалась в эмиграции и никогда уже не возвращалась ни в Россию, ни в Евпаторию. Сведения о ее судьбе удалось отыскать не так давно. Она родилась в Евпатории 2 февраля 1899 г. в семье богатого купца. Гимназию окончила в 1917-м, и поступила на медицинский факультет Киевского университета, вскоре закрывшегося. Пыталась учиться живописи, затем вместе с мужем Иосифом Дуваном эмигрировала. Несколько лет работала в труппе актеров Дувана-Торцова, дяди мужа. Они отправились на гастроли в США, затем были Куба, Мексика, Панама, Венесуэла, Чили. В Аргентине труппа распалась. В 27 лет Елизавета Моисеевна стала работать в крупном магазине парфюмерии и дамских товаров. В 1954 году вместе с мужем приняли православие и обвенчались. Умерла в 1969-м, через год после смерти Сельвинского, и похоронена на Британском кладбище в городе Карлос Пас Кордобской провинции Аргентины.
Вероятно, поэтому Сельвинский оставил неоконченным и неопубликованным при жизни такое произведение, как «Ублюдок»: не смог посвятить его своей любви к эмигрантке. Необходимо было вписываться в новую советскую действительность, и поэт «наступил на горло своей песне». Его «вольнодумство» никогда не выходило за рамки дозволенного, и хотя ему в жизни хватало нападок и обвинений от слишком рьяных ортодоксов советской литературы, он прожил, в общем-то, благополучную жизнь советского поэта. Е. Евтушенко в своей поэтической антологии назвал Сельвинского «несостоявшийся великий». Почему большой поэт не вырос в великого?
Причина лежит внутри самого человека… Как поэт, он рождался в 1917 году, но не признал этого, отказался в своем творчестве от правдивого отражения своего поэтического становления, и это бросило роковую тень на всю его дальнейшую жизнь и труды. Сельвинский старался оставаться в жестких рамках, отведенных для «советского поэта». Когда происходили гонения на нобелевского лауреата Б. Пастернака, он присоединился к гонителям. До поэтического «величия» это подняться не позволило. Он сделал много в поэзии, но чего-то главного, до конца искреннего и правдивого, так и не создал. Возможно, он сам переживал это как трагедию, как утраченную, «несостоявшуюся», и видимо недостижимую мечту.
Справка «МК»
Илья Сельвинский (1899-1968) родился в Симферополе, затем жил и учился в Евпатории. С 1915 г. начал публиковать свои произведения (в частности, в газете «Евпаторийские новости»). Принимал участие в революционном движении, воевал в составе РККА. В молодости был актером, борцом в цирке, грузчиком в порту, инструктором по пушнине в Киргизии. Окончил факультет общественных наук 1-го МГУ (1923). Много путешествовал по отдаленным окраинам СССР, участник легендарного похода на пароходе «Челюскин» (1933). Первая книга стихов «Рекорды» вышла в 1926 г., а широкую известность принесла «Улялаевщина» (1927). На волне успеха выступал в печати с новыми книгами «Пушторг» (1927), «Командарм 2» (1928), «Пао-Пао» (1931), «Умка - белый медведь» (1934). В 1927-30 гг. вел острую публицистическую полемику с В. Маяковским…
* При подготовке материала использована книга: Добровольская И.А. «Еще мой бриг не трогался с причала…». О юности поэта Ильи Сельвинского. – Симферополь: КАГН, 1999. Стихи Сельвинского приведены в редакции автора.