Его друзья и почитатели в глаза и за глаза звали его Максом. Этого требовал от жителей его Дома поэта сам хозяин, как и общения без церемоний только на «ты» и с гостями и даже их детьми.
Парадоксов друг…
Близко знавший Макса писатель Викентий Вересаев, также имевший дачу в Коктебеле, вспоминал: «У власти были красные – он умел дружить с красными; при белых – он дружил с белыми. И в то же время он всячески хлопотал перед красными за арестованных белых, перед белыми – за красных». Свою позицию в те годы сам Волошин выразил в стихах «Гражданская война» (1919):
И там, и здесь между рядами
Звучит один и тот же глас:
«Кто не за нас — тот против нас.
Нет безразличных: правда с нами».
А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.
В советское время, как отмечал Вересаев: «Волошин со смехом рассказывал, что местные болгары, сами обычно сдающие на лето все в своих домах, что можно только сдать для дачников, страшно возмущались тем, что Волошин сдает комнаты бесплатно, что это „не по-коммунистически“». Но таким способом и «путем больших хлопот, и собственных, и многочисленных его друзей, Волошину удалось спасти свою дачу от реквизиции. Он превратил ее в бесплатный Дом отдыха для писателей и художников».
Склонность к парадоксам не нравилась Вересаеву, он был, в отличие от Волошина человеком «положительным и серьезным». Макс по этому поводу, как теперь говорят, не заморачивался. Писатель нелицеприятно характеризовал поэта: «Волошин был умен, образован. Но крайне неприятное впечатление производило его непреодолимое влечение к парадоксам.
Человек чрезвычайно оригинальный, он из всех сил старался оригинальничать. Чем ярче была нелепость, тем усиленнее он ее поддерживал». Но благодаря Вересаеву мы узнаем, как всерьез или в шутку, мог себя вести и мыслить Макс. По поводу красоты поэт считал: «Женская красота есть накожная болезнь. Идеальную красавицу способен полюбить только писарь. Вы посмотрите, все знаменитые красавицы отличались каким-нибудь уродством и умели заставить свое уродство признать за красоту». Сегодня эти слова полезно было бы осознать любителям хирургической пластики.
Еще Макс утверждал, что заплата очень идет к платью: «Заплаты – это ничего. Только нужно, чтобы они ярко выделялись. Лучше всего, чтобы были дополнительного цвета: к зеленому – красные, к синему – оранжевые.
– Ну, это парадокс!
– А что такое парадокс? Это – истина, показанная с неожиданной стороны».
Но если обратиться к современным модным тенденциям, то обнаружим, что этот парадокс Макса давно взят на вооружение дизайнерами одежды.
Вересаеву приходилось «краснеть» за Волошина, когда в 1919 году в краткий период советской власти он заведовал в Феодосии отделом литературы и искусства в наробразе. В репертуарную комиссию он пригласил поэта, и тот первым делом поставил такой «принципиальный» вопрос: «Искусство, по выражению Оскара Уайльда, „всегда восхитительно бездейственно“. Зритель переживает в театре определенные эмоции и именно поэтому перестает переживать их в жизни. Поэтому, например, если мы хотим убить в человеке стремление к борьбе, мы должны ставить пьесы, призывающие к борьбе; если желаем развивать целомудрие, то надо ставить порнографические пьесы».
Возмущению Вересаева не было предела: «На губах его играла чуть заметная самодовольная улыбка, а мне просто стыдно было за него, что и в такой момент он самым подходящим почел щегольнуть парадоксом; стыдно было перед рабочими, с изумлением и негодованием слушавшими его высказывания. Разумеется, мне как председателю немедленно пришлось снять с обсуждения этот „принципиальный“ вопрос».
Вспомним, однако, сколько десятков лет у нас в стране всеми средствами, в том числе и искусством, кино, литературой и театром воспитывали сознательного «строителя коммунизма», и что в итоге было построено? Дикий капитализм…
Приезжей журналистке Макс заявил: «Я вообще враг всякой общественной деятельности. От нее никогда ничего, кроме вреда, не бывает... Зачем ликвидация безграмотности? У вас теперь есть радио, его могут слушать и безграмотные». На довод, что «деревня совершенно некультурная, вместо врачебной помощи прибегает к заговорам», поэт возразил. «И хорошо делает. Заговоры гораздо полезнее, чем всякие врачебные средства...». В доказательство на оппонентов обрушились цитаты из Гиппократа, Галена, Аверроэса, Авиценны, Агриппы Неттельсхеймского и других знаменитых врачей прошлого: «Посетители слушали, выпучив глаза. То, что они считали признаком глубокой темноты и невежества, рассыпал перед ними блестящий, видимо, умный и необычайно образованный человек».
И что мы видим сегодня? Ни радио, ни ТВ и Интернет не способствуют грамотности населения, а мелькающие на экранах экстрасенсы, ведьмы, колдуны и знахари на полном серьезе проповедуют то, что в шутку ради парадокса утверждал Макс.
Когда же он узнал, что гостья занимается журналистикой, то сказал: «Самое вредное занятие на земле!». Это при том, что сам отдал дань этой профессии. Но и в этой шутке есть доля правды. «Серьезный писатель» Вересаев выносит поэту окончательный приговор: «Очень скоро у меня пропала всякая охота о чем-нибудь спорить с ним. Чувствовалось, что самой очевидной истины он ни за что не примет, если она будет в банальной одежде. Маленькие его смеющиеся глазки под огромным лбом озорно бегали, и видно было, что он выискивает, что бы сказать такое, чтобы посильнее ошарашить противника. Очень скоро это стало невыносимо скучным». На самом деле на Макса невозможно было обижаться, и они оставались друзьями. Вересаев всю жизнь помогал поэту во многих делах, в том числе и в его усилиях противостоять реквизиции Дома поэта местной или партийной властью.
Склонность к парадоксам «не простил» Волошину другой писатель – Михаил Булгаков, побывавший в Доме поэта только один раз, в 1925 году. Булгаков тоже любил веселье в свободное время, но видимо, другого толка. Волошин одним из первых дал высокую оценку творчеству Булгакова, особенно его «Белой гвардии», пригласил в гости. Поэтому писатель отдал поэту «визит вежливости», но «обормотская обстановка», веселье и парадоксы не пришлись ему по вкусу. За них он «отомстил» Волошину в пьесе «Бег». Записные «булгаковеды» не разглядели, что характерные черты поэта парадоксальным образом воплощены в образе белого генерала Чарноты, как и Волошин, «потомка запорожских казаков». Как и Макс, Чарнота по-детски азартен и эмоционален, он бескорыстен и всегда готов придти на помощь несправедливо обиженным.
Эпизод в Париже пародийным образом обыгрывает обычай из жизни Волошина в Коктебеле. По этому поводу Вересаев вспоминал: «Он ходил в длинной рубахе, похожей на древнегреческий хитон, с голыми икрами и сандалиями на ногах. Рассказывали, что вначале этим и ограничивался весь его костюм, но что вскоре к нему из деревни Коктебель [пришли] населявшие ее крестьяне-болгары и попросили его надевать под хитон штаны. Они не могут, чтобы люди в подобных костюмах ходили на глазах у их жен и дочерей». Марина Цветаева видела это по-другому: «Пишу и вижу: голова Зевеса на могучих плечах, а на дремучих, невероятного завива кудрях узенький полынный веночек, насущная необходимость, принимаемая дураками за стилизацию, равно как его белый парусиновый балахон, о котором так долго и жарко спорили (особенно дамы), есть ли или нет под ним штаны».
Не удержался от этого вопроса и журналист «Московской газеты», где 11 марта 1913 г. появилось интервью Волошина: «Уже двадцать лет, как я живу в Коктебеле. Эта пустынная долина стала за последние пять лет заселяться людьми и сплетнями, отсюда и легенда о моих костюмах. <…> Так как я люблю ходить босиком и из-под рубашки видны только голые ноги, то приезжих весьма интересует вопрос: есть ли под рубахой штаны? Если это может успокоить встревоженное общественное мнение литературной России, я могу Вам ответить: да, я ношу под рубахой штаны. Поражаться нужно, как, зачем и почему это может интересовать кого-нибудь?..». Однако с тех пор ситуация не изменилась к лучшему: обсуждение подобных «проблем» теперь заполняет страницы газет и журналов, звучит с экранов ТВ.
В пьесе «Бег» Булгакова «женераль Чарнота» появляется в парижском доме богача-эмигранта Корзухина в таком виде: «Он в черкеске, но без серебряного пояса и без кинжала и в кальсонах лимонного цвета. Выражение лица показывает, что Чарноте терять нечего. Развязен». В разговоре с хозяином обсуждается и его внешний вид:
К о р з у х и н. Прости, пожалуйста… Вы, кажется, в кальсонах?
Ч а р н о т а. А почему тебя это удивляет? Я ведь не женщина, коей этот вид одежды не присвоен.
К о р з у х и н. Вы… Ты, генерал, так и по Парижу шли, по улицам?
Ч а р н о т а. Нет, по улице шел в штанах, а в передней у тебя снял. Что за дурацкий вопрос!
К о р з у х и н. Пардон! Пардон!
В объемном томе «Булгаковской энциклопедии» обнаружился современный «парадокс», связанный с Булгаковым и Волошиным: прообраз Чарноты там почему-то разглядели в … Пилсудском!??
Запрещенные юбилеи
Возвращаясь к вопросу, как Волошин отмечал свои дни рождения, обнаруживаем, что до революции об этом обычно изредка вспоминали его гости. Празднование состояло из застолья и интеллектуальных развлечений, и мало отличалось от обывательского. Макс всю жизнь был противником спиртного. В 1917 году ему исполнилось 40 лет, но эту дату никто не отметил. Это было время отказа от «буржуазных традиций и праздников», ниспровержения всего «старорежимного», обывательского. Например, Максу понравилась демонстрация гостивших у него «маленьких головорезов». Они организовали в Коктебеле детскую демонстрацию и несли плакат: «Долой родителей, да здравствует выборное начало!». Как всегда, Волошин «был везде, где затевалось что-нибудь веселое и смешное».
В послереволюционные годы забвение дней рождения продолжалось до 1925 года. В этот год у друзей и почитателей творчества Волошина возникла идея отметить 30-летие его литературной деятельности. Как известно, наиболее пышные юбилеи организуют сами юбиляры. Волошина приглашали с этой целью в Москву, другой вариант – проведение юбилея в Феодосии, но для советской власти он был, в лучшем случае, «поэт определенно враждебный всякой общественности и политике». Секретарь ЦИК А. Енукидзе, к которому обращались друзья-писатели, даже не послал телеграммы в феодосийский исполком.
Поэтому 28 мая 1925 года гости «по-домашнему» поздравляли Волошина и с юбилеем, и с днем рождения. Тем не менее, юбиляр получил массу телеграмм от всех друзей и знакомых, одно перечисление которых заняло бы полстатьи. Официальные телеграммы от ВСП (Всероссийский Союз писателей) из Москвы и Ленинграда, в том числе подписали и близкие Волошину друзья-писатели: В. Вересаев, А. Толстой, Ф. Сологуб, М. Слонимский, М. Шкапская.
Только в газете «Известия» (№122, 1925) в рубрике «По Москве» появилась заметка: «31 мая исполняется 30-летний юбилей известного поэта Максимилиана Волошина. Общество изучения Крыма выбрало Максимилиана Волошина своим почетным членом. В настоящее время юбиляр проживает в Коктебеле (близ Феодосии)». Из этой заметки, у тех, кто не знал поэта (в советское время его перестали издавать), могло создаться впечатление, что речь идет о 30-летнем человеке, а не о его 30-летней деятельности. Друзьям Волошина не удалось опубликовать о нем статью и его портрет ни в «Огоньке», ни в «Красной ниве».
В то же время и сам поэт часто просил не давать в печать статей о Коктебеле, он опасался, что «это может быть губительным для моего дома и дела», вызвав газетную травлю. С начала 1920-х годов и до конца своей жизни Волошин жил под реальной угрозой, что дом реквизируют, а их с женой выселят. Очередная попытка совпала с юбилеем. Но это еще было не основное празднование, а дань «официальщине».
С 1923 года обитатели Дома поэта возобновили довоенную традицию и снова стали 17 августа весело отмечать именины Макса Волошина. Праздник сопровождался стихами и постановками, песнями, танцами и музыкальными выступлениями, в него все гости вкладывали свои творческие возможности и способности. Наиболее грандиозное торжество состоялось в 1925 году. На даче проживало 120 человек, и к ним присоединились еще 50, приехавшие специально. Сам Волошин писал знакомому, что местные власти публично отметить юбилей запретили (как всегда парадоксально отмечая, «за что я им в душе глубоко благодарен»): «Было хорошо, весело, просто и совсем на официальный юбилей непохоже, хотя была и официальная часть с чтением адресов и телеграмм и речами». Больше всего Волошину как поэту понравились «стихотворные приветствия от поэтов всех стран, веков и народов (свыше 60), из которых некоторые были редко талантливы». Конечно, это были пародии, подготовленные друзьями из ГАХН (Гос. Академии художеств. наук).
Начавшись в 10 часов, праздник продолжался до 4 часов утра. Были торжественный обед и ужин, балет, концерт и пантомима из испанской жизни. Она называлась «Ночь дыни, или Торжество влюбленных», и тоже была веселой пародией. Максу в тот день «немного мешало наслаждаться жизнью… ползучее воспаление легких», но все закончилось «благополучно и кризис был в благоприятную сторону». На второй день приезжие поэты состязались в «сонетах о любви, иллюстрированных живыми картинами». Волошину дарили картины и книги.
Но своим знакомым он писал с горечью: «Итоги 30-летней деятельности: в продаже нет ни одной моей книги, большая половина мною написанного под запретом, по разным причинам, но мне одинаково затыкали рот и до, и после революции, а перед войной был бойкот книжных магазинов против моих книг… <…> При всех правительствах я остаюсь под цензурным запретом».
Он жаловался, что стихи не пишутся, но в этот же год создает стихи «Поэту» (1925, Коктебель), оставаясь верен себе в таких строчках:
Будь один против всех: молчаливый, тихий и твердый.
Воля утеса ломает развернутый натиск прибоя.
Власть затаенной мечты покрывает смятение множеств.
Если тебя невзначай современники встретят успехом –
Знай, что из них никто твоей не осмыслил правды.
Правду оплатят тебе клеветой, ругательством, камнем.
Правду о том, что происходило в Крыму в начале 1920-х годов, Волошин выразил в цикле «Стихи о терроре» и не побоялся переправить их за границу, что и было основной причиной «нелюбви» к поэту со стороны советской власти. Но это не помешало ему в самое трудное и сложное время оставаться «веселым мудрецом», в своем творчестве и философии опередившим свое поколение. Его наследие – Дом поэта, поэтические и литературные творения, акварели и библиотека, уникально и бесценно для Крыма.
Но и Крым дал ему много: солнце, море, воздух, горы, вся крымская аура, что создает незабываемые ощущения молодости, счастья, веселья. Все это можно найти в произведениях поэта: он приехал в Крым в юности и полюбил его навсегда. Как и гостям поэта, сегодня нам ничто не мешает вспоминать и отмечать его памятные даты 28 мая и 17 августа. И делать это так, как завещал другой человек трудной судьбы Михаил Булгаков: «Не надо меня оплакивать, лучше вспоминайте меня веселого!».
